Московский Клуб "Поэзия"

После полулегальных домашних салонов, после ставших ныне притчей во языцех богемных подвалов и чердаков 70-х, после брежневских дурдомов и воинственных транспарантов в духе средневекового обскурантизма эпоха Горбачева в 1985 году казалась либерально-привлекательной. Появилась надежда. В очередной раз спущенная сверху директива о новой экономической и внешней политике в нашем случае коснулась и культуры
Ей, в недавнем прошлом именуемой неофициальной, либо андерграундом (по привычке заимствовано из зарубежного лексикона), а то еще и антисоветской (или диссидентской — из того же лексикона, чтоб малопонятней) — ей, культуре, разрешено было Быть. Один из первых признаков перемены — инструкция 1986 года о самодеятельных творческих объединениях на основе самоокупаемости либо хозрасчета. Мало кто в это поверил, хотя параллельно речь шла о создании кооперативных издательств, о снятии с Главлита функций беспардонного цензора, о неподконтрольных КГБ выступлениях в творческих домах, НИИ и дворцах культуры.
Поначалу поверить в это было невозможно. Демагогия расцветала по-прежнему, и, к примеру, идейка генерального секретаря в первый же год его правления — «Мы должны стать законодателями мод в автомобилестроении» — не вселяла в слушателей особого оптимизма. С равным успехом можно было бы заявить: «В нашей стране больше никто не будет стареть!».
Обещаниями насытились по горло, но в глубине души хотелось верить. Несомненно, объединение единомышленников могло оказаться жизнеспособней одиночек, тем более, если коллектив не намерен нивелировать индивидуальность всякого из своих членов, пусть даже ради самого светлого будущего.
Конечно, любое объединение всесторонне уязвимо. Его можно обвинить в групповщине и осудить по типу осужденного «как класс» кулачества, когда судьба отдельно взятого кулака значения уже не имеет. В СССР любой шаг — поступок, но пока разрешают жить, на что-то надо решаться. Не все могут эмигрировать, не у каждого хватит мужества бороться в одиночку.
Так появился на свет клуб «Поэзия».
Клуб был открыт 12 октября 1986 года. Первоначальный состав — 250 человек: поэты, прозаики, литературоведы, музыканты, барды, актеры (прославившаяся в дальнейшем театральная группа «АССА»: фильм С.Соловьева о молодежной культуре так и был назван — «АССА»). Весь московский «андерграунд» последних двадцати лет собрался недалеко от площади Маяковского, в Доме культуры табачной фабрики «Дукат», чтобы познакомиться друг с другом «в лицах», по-аристотелевски сохраняя единство времени и места действия.
И дали чиновникам прикурить. Вечер прошел в двух отделениях. В первом выступили поэты и музыканты, свои работы выставили художники, впоследствие организовавшие в Москве два салона — «Эрмитаж» и «Клуб авангардистов» (почти все, приглашенные на аукцион Сотби в Москве в 1988 году были членами клуба «Поэзия» в 1986-м), выступали Театр мод, барды (с 1987 года — Театр авторской песни), группа «АССА». На старте клуб «Поэзия» принял всех желающих — не столько по художественным критериям, сколько по принципу общей судьбы. Второе отделение вечера состоялось в районном отделении КГБ. Государственная безопасность оказалась под угрозой: открытие какого-то клуба, на которое сотни москвичей рвались, но не смогли попасть. К тому же — запрещенный Д.Пригов с непотребными для советского слушателя «якобы стихами», группа художников под сомнительным названием «Мухоморы» (с чапаевской конницей поперек афганского ландшафта), разрешенный В.Коркия с его

перед пожаром мировым
радар общается с радаром,
глухой беседует с немым, —

и именно в день встречи Рейгана и Горбачева в Рейкьявике. После чего, разумеется, срыв переговоров. А «анашистка Федя» Н.Искренко — в то время, когда наркомании в СССР просто не существует! Или Ю.Арабов, в стихах которого даже заяц — с профилем Ворошилова! К тому же — побили лампочек на сумму 14 р. 52 коп. Эти лампочки клуб и спасли. Все перечисленные выше обвинения были высказаны всерьез. Администрации «Дуката» не поздоровилось: партийные выговоры заработали не только они, но и их боссы на районном и городском уровнях. Директору ДК по хозяйственной части тоже пришлось не сладко: во время выступления «АССЫ» актеры плеснули воду в сторону рампы, и несколько ламп дневного света действительно лопнули. Фактически — материальный ущерб. Политических же ярлыков клубу навесить не решились: объявлена гласность, разрешена критика, новое, понимаете ли, мышление. Да, и статья в газете «Московские новости». Так все и крутилось вокруг 14 р. 52 коп.
Клубу разрешили жить, втайне надеясь закрыть его в ближайшее же время.
Теперь, непосредственно переходя к рассказу о клубе, я испытываю два соблазна, между которыми мне предстоит пройти, как между Сциллой и Харибдой. Будучи одним из руководителей клуба, я готов в полном объеме рассказать о его деятельности, его трудностях, победах и провалах. В свою очередь, как литератору мне было бы интересно перейти от общих клубных задач к персоналиям, к конкретным текстам и творческим программам наиболее интересных авторов (в настоящее время клуб «Поэзия» объединяет около 50 поэтов и прозаиков). Конечно же, ни деловой, ни творческий аспекты работы клуба осветить более или менее полно не позволяет объем газетного очерка. Поэтому приношу извинения за то, что ограничиваюсь лишь проблематикой текстов, их самих не предъявляя.
Клуб «Поэзия» объединил литераторов самых разных устремлений. Он не создавался как, допустим, в 20-е годы «Коллектив поэтов» с его определенной эстетической программой. Ядро нашего клуба составили концептуалисты, метареалисты, авторы малотиражного неофициального журнала «Эпсилон Салон» (редакторы Н.Байтов и А.Бараш) и неотрадиционалисты, состоящие с Союзом писателей в постоянной конфронтации.

На Западе более всех известны концептуалисты: Д.Пригов, Л.Рубинштейн, Т.Кибиров. В их текстах наибольшую значимость приобрело высказывание — штамп, пословица, строка из анекдота, популярной песни. Уравнение «поэт -колебатель смысла» (Н.Мандельштам) концептуалистами решается самым прямолинейным образом. На второй план отходят тропы, рифма, ритмика. Попробую объяснить. Концепт (соnсерt — понятие) имеет внеязыковую структуру и только при советской концептуальной власти самый передовой русский язык нашел концепту имена. На плакатах, транспарантах, в заголовках газетных передовиц. Так, лозунг «решения (такого-то) съезда в жизнь» — всего лишь голое понятие, послание, не рассчитанное на адресата. Все решено на уровне формальной логики, да и ни к чему конкретному лозунг не призывает. Другое бы дело: «Решения (такого-то) съезда — в смерть!». Достойно удивления: зачем решать то, чему суждено немедленно исчезнуть, чему не дано осуществиться в действительности? В почти "Стране Советов" почти все концептуально, практически все лозунги — вещь в себе, с единственной задачей — быть высказанными. Право на жизнь им дает общий идеологический контекст. И как слово организуется со сходным по звучанию словом в рифму, так и в социалистической реальности один штамп образует с идеологически созвучным ему штампом стихотворный текст. При таком способе рифмовки концептуалистам удается даже работать в силлаботонике. Но основа поэтической интонации — в сочетании бытовых, социальных и политических шаблонов, в их расположении (иерархии) в тексте, в идеологической мелодике. В том, как это сделано — гражданственность авторов. В отличие от традиционных представлений о гражданской позиции поэта, концептуалисты не навязывают своего мнения читателю, не учат его «что делать», не перекрикивают друг друга в пылу патриотического задора. Вообще, одна из отличительных черт авторов клуба — доверие к читателю, неидеологичность текстов, невозможность морализаторства и хрестоматийного пафоса.

Следующее, известное в большей мере в СССР, направление — метареалисты. Все у них достойно сравнения со всем, и само по себе слово вряд ли имеет ценность, кроме эстетической. Наиболее виртуозен в этом Ю.Арабов. Для метареалистов Слово все еще претендует на универсальность, на демиургическую значимость (Партия, Астрал, Водка, План...). Но имеет ли Слово на это право — после того, как оно дискредитировало себя в гимнах и обещаниях, а в сакральном смысле было уничтожено просветителями, деятелями многих культур, маркистскими идеологами и неисполненными договорами? Девальвация слова — давняя тема как для культуры, так и для цивилизации А.Парщиков и В.Аристов пытаются воссоздать символическую ауру языка — как экстрасенсы, которые пораженный участок биополя восстанавливают собственной энергией. В.Друк эксплуатирует «сакралку» разговорников, телефонных справочников, путеводителей. Его глаголы — всегда в повелительном наклонении, его лирический герой — в мире указующих знаков, и всякий поступок героя связан с невозможностью высказаться, мало того — остаться собой в сплошь запрограммированном социально-культурном мифе.
Пожалуй, один из самых популярных сегодня поэтов Москвы — автор «Эпсилон Салона» А.Туркин. Для него уже не столько значимы символика слова или высказывания, сколько сопритяжение литературных жанров, поэтических школ, русского языка нынешнего и прошлых столетий. В современную тематику введены державинская строка и раёк в духе народной сатиры, горьковский «Буревестник» преображается в «Кукурузника» (общепринятый псевдоним легкого самолета У-2), а «В подражание Фету» написано в непечатаемой манере «тинейджера» из подворотни. По-видимому, о Туркине можно говорить как об одном из немногих живущих в России поэтов, принадлежащих к постмодернизму.
Не менее интересен и Ю.Гуголев, который выявляет скорее не современные мифы, а фиксирует читательское мифологическое сознание. Всякий персонаж в его стихах — мифологическое событие. Я имею в виду следующее: в сосоветском сознании любой общезначимый факт должен быть соотнесен либо с добром, либо со злом (советское верное — и западное фальсификаторское, боевики «Памяти» — и комсомольцы-добровольцы, тиран Сталин — и «живее всех живых» Ленин). Нейтрального не бывает, нейтральное — уже негатив. Гуголев называет современных мифологических героев, не давая им никакой оценки. В мифологическом же (массовом) сознании все происходит согласно закону, идеологическому ритуалу — и места для того, чтобы размышлять, не остается. Всего сорок лет назад при произнесении имени «Сталин» реакция массового сознания была диаметрально противоположна нынешней. Назвав: «люберы», «Память» и т.п., Гуголев имеет право не доверять подготовленному читательскому восприятию: а что, если завтра на эти же слова зал отреагирует, как в еще не забытой стенограмме («Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Все встают. Крики: Ура! Да здравствует наш вождь, товарищ Сталин. Ура!») Гуголев лишь придает персонажам ту или иную окраску, оттенок. Почти незаметно, подчас блефуя. Поэт предоставляет читателю уникальную возможность: обнаружить в собственном сознании — массовое, мифологическое.

Неотрадиционалисты — поэты С.Гандлевский, В.Коркия, А.Лаврин, интересный поэт иронического склада И.Иртеньев — председатель клуба. К восприятию их стихов читательская аудитория подготовлена более всего. Пожалуй, их творчество частично соприкасается с поэтическими достижениями поэтов-шестидесятников. Кстати, о сравнении ситуаций 60-х и 80-х годов. На мой взгляд, между ними мало общего. Хрущевский либерализм оказался биполярным: эти наши, те — абстракционисты. С трибуны съезда назывались имена литераторов, определивших направления в литературе данного и следующего десятилетия. Открылись новые литературные журналы, опубликовавшие малоизвестных авторов. Страшно даже представить, скольких имен не досчиталась бы современная литература, если бы публикации произведений Булгакова, Ахматовой, Мандельштама и пр. заполнили страницы всех журналов. А неизвестные еще в те годы Солженицын, Аксенов, Вознесенский? Подошла бы их очередь когда-нибудь, в 70-х? Бесспорно, эти имена стали бы известны — но кто знает, когда и какой ценой.
Горбачевская «гласность» оказалась без полюсов вообще. Сегодня обещаем кооперативные издательства, завтра — внутриведомственным циркуляром их запрещаем; сегодня гарантируем, что откроются новые молодежные журналы, а завтра все еще не наступило. Сегодня обязуемся снять цензуру, а завтра клуб «Поэзия» за выступление все-таки ответит.
Существующие издательства вершат правое дело: публикуют классиков и современников, чьи произведения были вообще запрещены. Но рядом — все те же Бондарев, Пикуль, толпы никем не читаемых поэтов. Конечно, печатают и интересных — из числа ранее публиковавшихся авторов. Но уж те, кого не печатали и о ком еще не знает «зарубеж», - они ждут до сих пор. И пока вопрос «печатать или не печатать» будет решаться не самим автором, а чиновниками Госкомиздата, — ситуации не изменить. Да никто ее менять и не собирается: исключительно бумажная возня.
Впрочем, клуб «Поэзия» частично свою миссию выполнил. Авторы клуба выступали во многих городах СССР, на концертных площадках Москвы собирали тысячные аудитории. В журнале «Юность» появился отдел — «Испытательный стенд», где с 1987 года авторы клуба могут публиковать по одному два стихотворения. До рассказов дело еще не дошло. Клуб продолжает устраивать совместные с художниками и музыкантами вечера: после 1986 года все они — друзья клуба Планируется выпуск клубного сборника в СССР. Уверен, что выйди сборник клуба «Поэзия» за границей — он нашел бы своего читателя.
В сентябре клуб отметит третью годовщину. За это время его пытались неоднократно закрыть, мы сталкивались и с «Памятью», имели беседы с вежливыми представителями горкома партии и КГБ. Думаю, впереди — немало трудностей. Я же хотел только познакомить читателей с работой клуба и с некоторыми из наших авторов.

Геннадий Кацов

Новое Русское Слово

уикенд: 3-4 июня 1989 года