Одно из фундаментальнейших положений теорий игр звучит примерно так: можно делать все, что угодно, лишь бы было интересно. В спортивных играх и политических, в деловых и военных (а всякая военная кампания — прежде всего игра), играющие преследуют свой интерес, им интересно. Теоретически мораль к играм никакого отношения не имеет: библейская игра между Каином и Авелем закончилась со счетом 1:0 в пользу старшего брата. Остальное — проблемы души и педагогики.
С этой точки зрения все, что творится сегодня в Советском Союзе, — не более, чем тренировочные состязания. Основной и дублирующий составы играют пока в одной команде, попеременно выступая то «своими», то «противником». Разыгрываются предполагаемые комбинации: в ситуации экономического коллапса; в условиях, приближенных к гражданской войне; на случай истинно демократических выборов и т.д. Правила будущих игр исторически в общих чертах определены, но возможны варианты.
На вопрос: каковы варианты?, — ответ в меру эрудиции и таланта дают политизирующиеся рок-группы и мужи науки, ясновидцы и публицисты. В литературе с провидческим романом «Невозвращенец» выступил московский прозаик Александр Кабаков. По известной схеме времен Гражданки кадеты воюют с коммунистами, все вместе бьют анархистов и архаровцев из фракции демократов, а вокруг разруха, голод, холод и любовь. Действие, естественно, происходит в наши дни, оттого роман и переведен, кажется, на все существующие языки и все еще популярен.
Прозаик из Смоленска Олег Разумовский никаких футурологических задач перед собой не ставит. В духе оруэлловского высказывания: «Кто управляет прошлым — тот управляет будущим, а кто управляет настоящим, тот управляет прошлым» («1984»), Разумовский предлагает читателю настоящее.
Предложение это никак соблазнительным не назовешь. Действие рассказов разворачивается на удручающе озлобленном фоне, который с равным успехом можно представить как в историческом прошлом, так и в обозримом будущем. Все рассказы объединены общей темой: действие происходит на территории нынешнего Советского государства, а действующие лица — воспитанные на лучших его идеалах наши современники. Фон такой: «Работать не хотели, все скучали, большую часть времени гуляли по селению, воровали, что плохо положено, базарили промеж собою, пели похабные песни, вспоминали распрекрасное былое, когда на каждом углу продавилось дешевое спиртное и голова болела только с похмела. Лаяли их злые псы, кукарекали пьяные петухи, урчали драные кошки на солнце, хрюкали свиньи в нечищеном давно свинарнике. Кое-где был разбитый асфальт, но в основном грязь страшная, непролазная, так что все благие начинания тонули в ней сразу же...»
Под стать фону и герои: «...Если бы не всякие случаи, вообще делать нечего. Случались, однако, смертоубийства на почве ссор и взаимных оскорблений. Возле пивной из-за кружки пива штырину в бок воткнуть или вечером погонять кого с отверткой, загнать его, волка, в угол и пырять, пырять в животину. Коглотина мразь скрутина...»
Пожалуй, такое видение русской провинции не внове для читателя: классики русского реализма прошлого и нынешнего столетия нередко давали описания приблизительно в таком же ключе. Что нового добавляет Разумовский в уже существующую в русской литературе картинку? Во-первых, его герои играются. Выбора нет: или сойти с ума от смертной скуки и прогрессирующего вокруг идиотизма, или развлекаться, поигрывая себе в меру интеллекта, физических и нравственных возможностей.
Герои прозы Разумовского выбирают игры по вкусу: убийства (беспричинные или причина крайне незначительна: кружка пива), издевательства над слабым на манер развлечения «всей кодлой на одного», злобное пародирование всего и всех, но не на уровне экзистенциального протеста, а в виде все той же игры внутри пародийно-реального социума. Как в рассказах Амброза Бирса всегда найдется место для трупа, так и в прозе Разумовского неизменно обнаружишь совершаемые людьми нечеловеческие поступки. Но объяснить их одним желанием наиграться мало.
И здесь обозначу вторую отличительную черту: Разумовский не ищет своих героев-монстров, не подает их как исключение. Его герои — сплошь и рядом, поскольку в их среде обитания иначе не выжить. Эти чудовища с вполне привычными именами Тоня, Маша, Антоша, дядя Федор, конечно же, утрированы, пока все еще гротескны и сюрреалистичны, но уже вовсю знакомы.
Молодая мать выбрасывает младенца из вагона мчащегося поезда: «... А тут еще миленькая совсем девочка открыла свою огромную коробочку да так широко, громко, надрывно и напористо, что весь вагон, все 45 человек в наличии, очнулись разом от забытья и стали волноваться, шептаться между собой не по-доброму, выражая явное неудовольствие. И по мере того, как крик не прекращался, гул все нарастал, пока наконец баянист с модной стрижкой не рявкнул басом человека, прошедшего всю войну от Белгорода до Берлина, выражая определенно мнение всей задроченной публики: "мать, да заткни ж ты в конце концов пасть ребенку на хер, что ж теперь из-за твоей ссульи всему вагону не спать что ли?! Успокой немедленно дочку как хочешь".
И толстая, в общем добрая по природе женщина, но выведенная окончательно из терпения, плюс приученная с детства, что коллектив всегда прав, а тут столько рыл против тебя, а общественное важнее, чем личное, схватила орущую девочку в охапку, заткнула ей по возможности рот полотенцем и, несмотря на полноту, прямо понеслась с дитем в тамбур и там упросив одуревшую от водки проводницу открыть дверь, выкинула неугомонное создание в ночную жуть.»
Причина убийства собственного ребенка никак необъяснима для нормального разума. Но в обществе, где из века в век ценность человеческой жизни равна нулю (начиная от «положить живот за царя своего» через «у нас незаменимых нет» к «закон коллектива — закон для каждого»), в таком интересном обществе вполне оправдан и этот поступок. В конце концов, от ежедневно пропагандируемого геройства и тысяч отданных за Родину жизней в мирное время (в битве за урожай или за «черное золото», на БАМе или на Афганской войне) совсем небольшое расстояние до ребенка, геройски выброшенного из поезда ради спокойствия олицетворяющего Родину коллектива. Так советских людей учили, так на месте матери поступил бы каждый. Дикая логика, но никуда не деться — логика, как это ни страшно, как ни печально.
Надеюсь то, что происходит сегодня в советской действительности, не так бесчеловечно. Хотя озлобленность, ненависть, бессмысленные и осмысленные убийства, межнациональные вендетты и постоянное разочарование — ежедневные реалии нынешнего советского общества. Оттого рассказы Олега Разумовского не кажутся мне фантазиями поднаторевшего в описаниях всяких зверств прозаика. Если завтра игры в демократию закончатся и перейдут в другие игры по правилу «лишь бы пустить кровь», то уже сегодня состав игроков может быть назван. Их тысячи тысяч, долгие десятилетия их тренировали в чудовищных условиях для именно таких соревнований — и не только качестве литературных персрнажей. Никаких моральных принципов придерживаться они не намерены: по простой причине — не обучены.
Как любое обобщение, и это имеет сомнительную п ность. Есть еще люди в русских селениях (как доказательство — гражданское сопротивление перевороту 19 августа). Конечно же, не позабыты и человечность, и милосердие. И, к счастью, вряд ли пока еще найдется мать, соответствующая героине рассказа.
Проза Разумовского — это проза чересчур: как по художественным качествам (натуралистические описания, местами явный перебор в эстетических средствах), так и по коллизиям, в угоду оригинальности. Однако, при таком тотально описываемом беспределе легко угадываются крайности сегодняшнего дня, вполне жизнеспособные и становящиеся все более будничными. Собственно, в этом — одна из примет литературы антиутопий, классически представленной Замятиным и Оруэллом. Олег Разумовский продолжает, на мой взляд, именно эту традицию. Как известно, мир антиутопий со знанием дела реализуется в современной ему действительности. Остается только верить, что это не безусловный императив и в Советском Союзе варианты все-таки возможны.
Геннадий Кацов
Новое русское слово, 1990 год
