«Ведущий в эфире – такой, каков он есть…»

Родилась в Москве, в семье театрального художника. Закончила Московский юридический институт. Работала юристом, поступила в Театральное училище им. Щукина, на режиссерское отделение. Во время учебы преподавала на актерском факультете. Работала на Центральном телевидении, ставила спектакли в разных театрах СССР. В США приехала в марте 1992 года и в мае того же года начала работать на русско-американском радио WMNB. 21 апреля 2003 года на телевидении RTN/WMNB состоялась премьера авторской программы Аллы Кигель «Диалог».

- Алла, несколько последних лет вы вели на радио RTN/WMNB популярную часовую передачу «Диалог». Это был диалог с радиослушателем в открытом эфире на темы самые разные. Сегодня ваша радиопередача трансформировалась в телепрограмму. Ваши впечатления, что называется, по свежим следам? Большая ли разница между радио- и телеведущим?

- Очень большая. Во-первых, я все-таки ощущаю какой-то подспудный ужас, находясь целый час на телеэкране – от этого зритель может озвереть. Это первое ощущение и от него приходится отключаться усилием воли. Во-вторых, я не смогла дать тот видеоряд к программе, который приготовила. Звонки шли волной и в этой, первой передаче я не имела права не принять все звонки.
А давать видеоряд, разнообразив таким образом программы я, конечно же, планирую. И еще об отличии от радио. Я ощущаю, что многие люди озабочены своим поведением и поведением своих близких в бытовой жизни. Поскольку я в этом смысле, как театральный режиссер, могу помочь, то потихонечку я буду рассказывать, что такое «язык тела». Как можно понять человека, когда он не говорит? Или понять вопреки тому, что он говорит? Эта тема очень увлекательна, а с другой стороны, многим людям может помочь. И здесь именно телевидение – видение – окажет неоценимую услугу.

- Кстати, сразу в начале вашей первой программы прозвучало несколько полезных советов. Можно один из них для читателей «Теленедели»?

- К примеру, если вы нервничаете, успокойтесь, понизив тембр голоса. Когда человек раздражен, все вокруг тут же начинают раздражаться. Во многом это происходит потому, что у раздраженного человека голос поднимается вверх, а в кульминации переходит на крик и визг. Человек сам дергается и вокруг него все дергаются. Но если просто технически опустить звук в диафрагму, говорить тише, глубже, с большей расстановкой, понизив тембр голоса, то человек начинает сам успокаиваться. Это и сакраментальный вопрос, стоявший между Станиславским и Мейерхольдом, суть их разногласий (хотя, по-моему, они довольно близки). Станиславский говорил: «Я испугался и побежал». Мейерхольд же утверждал: «Я побежал и испугался». Хотя, думаю, они оба правы.

- О раздражительности… В программу могут звонить разные люди. Одно дело, когда вы принимаете вопрос на радио и ваша реакция на неприятный звонок будет, по-крайней мере, не видна. А другое дело - открытый телеэфир, где можно ожидать всего. Могут ведь и оскорбить?

- Из моего радиоопыта, а было много всякого, я поняла, что лучше сразу определиться: «Пожалуйста, все кто хотят вести не критический разговор, а просто взбудоражить, сказать какую-то гадость, вылить свою негативную энергию, оставьте свой телефон и имя оператору, вам тут же перезвонят и вы будете вправе говорить все, что вы хотите. Ведущий в эфире – такой, каков он есть, можно сказать «на открытом перекрестке», а вы, слушатели и зрители – инкогнито, поэтому говорите гадости под своим именем.» И с тех пор у меня абсолютно прекратились подобные звонки. Никто, оказывается, не хочет назвать свое имя, когда он безобразничает.
Хотя, я не думаю, что на экране реакцию нужно и можно особенно скрывать. Что на лице отобразилось – с этим ничего не поделать, да и люди не осудят. Как-то Макаренко ударил здорово, просто избил своего ученика. И тот на него не обиделся, потому что почувствовал не только правду, но и человеческую боль в этом поступке. Я в своей театральной практике один раз очень тяжко (еще мой сын говорил: «Лучше папа ремнем, чем ты руками!») ударила актера. Я решила, что на следующий день вообще никто из актеров не придет, а он пришел и сказал: «Простите меня». Я думаю, что человек, если он чувствует нормальную реакцию собеседника, вряд ли упрекнет его в отсутствии сдержанности на какой-то неумный выпад. Во-всяком случае, я не думаю, что мне надо всегда скрывать свои реакции. Хотя и драться, говоря фигурально, я не собираюсь.

- Кажется, вы полностью готовы к роли телезвезды после вашей первой же программы?

- Насчет «звезды» не знаю, но в этой подготовке также можно проследить разницу между радио- и телеведущим. Будучи радиоведущим, я натянула свитер с брюками и побежала на передачу. А как телеведущей, мне надо приодеться, «в красоту себя привести»… И в этом – большая разница, в частности, и материальная: вещички прикупить и прочее. Или, допустим, я заболела. Как радиоведущая, я могу передачу провести по телефону из дома. На телевидении же, получается, я не могу заболеть. Хоть убейся, я должна быть здорова. Я, которая за своим здоровьем вообще не слежу!

- По-моему, зритель примет вас любую. В первой же вашей программе прозвучало столько добрых и теплых звонков от телезрителей, что запросто можно было сбиться со счета.

- Я очень тронута и благодарна. Опять-таки, это первая программа, в которой я решила дать людям высказаться. В дальнейшем программы будут тематическими и моя персона отойдет в сторону. Мне после передачи сказали: «Ты замечательно сидела в кадре». А меня смущало, что я сижу столько времени без движения.

- То есть, вы хотели уйти от «говорящей головы»?

- Да, я никогда такую картинку не любила. Все-таки, работая на телевидении режиссером 10 лет, я знаю, как это плохо – «говорящая голова». А вот «слушающая голова» – другое дело. Когда-то в Москве я делала передачу о Грибоедове. Актеры, надо сказать с замечательными лицами, читали какие-то отрывки из Грибоедова, но я пошла на то, чтобы показывать тех, кто слушает. И ни разу не показала тех, кто говорит. Я помню очень хорошо, как во время съемок, минуте на четвертой, меня начали убеждать сменить лицо слушающего. Я сменила, а потом, когда смотрели пленку, меня еще и упрекали: «Ой, зачем сменила!» Но, все-таки, это был не один человек в одном и том же ракурсе.
Хотя я рассчитываю, что программа «Диалог» – это диалог не только с телезрителями. Я намерена приглашать в студию разных интересных людей и тем самым разнообразить передачу. И потом, я хочу делать регулярный театральный календарь вместе с Ирой Глассер. У нас с ней очень хороший, как бы сказать, «душевный» дуэт. Мы прекрасно друг друга понимаем.

- Уже в первой вашей программе прозвучала просьба телезрителей не вдаваться в политические темы. Видимо, к этой просьбе вы отнеслись всерьез?

- Я буду уходить от политических тем, но если в каком-то политическом сообщении будут затронуты проблемы нравственные, то их я обсужу в диалоге с телезрителями. Мне думается, что вокруг военной темы, к примеру, сильно проявляются какие-то человеческие убеждения и в этой плоскости я бы и предложила разговор. Или допустим, в последнее время, особенно в период войны с Ираком, раздавалась от наших людей страстная ругань России и ее позиции. Мне кажется, такая «страстная ругань» заглушает чью-то неуверенность в своем шаге – приезде сюда, в США.

- То есть, по принципу: если в России плохо, если российская позиция раздражает, то и хорошо, что оттуда уехали.

- Да, именно так. Я никогда не разоблачаю таких людей, но это может быть темой для разговора. Или беседа о том, что именно Израилю, по мнению определенных политиков, и нужна была война в Ираке. Когда я слышу, что только Израилю и больше никому была эта война не нужна, мне становится страшно, потому что это ведет к всплеску антисемитизма везде, в том числе в Америке.

- Когда вы вели первую телепрограмму, была ли мысль о том, что ваша внучка может ее смотреть?

- Внучка категорически требует стать моей телезрительницей. Я ей покажу видеокассету, поскольку у нас дома телевидения нет, но не думаю, что она час это сможет слушать и смотреть. И здесь тоже интересная тема: у нее это вызывает определеный интерес, поскольку речь идет о бабушкином авторитете. Когда она была маленькая и видела меня по телевизору, она закрывала телом экран и кричала: «Это моя бабушка». И никому не давала смотреть. Сейчас у нее уже ничего подобного нету, но она просит: «Я хочу тебя видеть». У меня даже родилась мысль, чтобы привести ее в одну из передач и пусть ей бы задавали вопросы. Ведь многие не знают, как вести себя с детьми, говорящими по-английски и не совсем правильно по-русски, и если возникнет эта тема, то мы прогуляем с ней школу и посетим телестудию.

- Сколько ей лет?

- Уже восемь. Совсем барышня и на «женские» темы она говорит со мной свысока. Когда спрашивают по-русски как ее зовут, она отвечает: «Ксюша», а когда спрашивают по-английски, отвечает: «Николь». И безошибочно никогда не путает.

- Алла, за многие годы, проведенные на радио, слушатель, наверное, менялся?

- Знаете, в мою первую телепрограмму звонили и те, кого я сразу узнала по голосу, и те, кто звонил впервые. Поэтому я обратилась ко всем с просьбой прислать свои фотографии. Я бы даже хотела их в следующих телепрограммах показать. У меня давно есть мечта: сделать программу с обычными людьми, телезрителями, потому что они очень интересны. Я это знаю, поскольку в открытом эфире беседовала со многими. Есть немало одиноких людей, у них дети и внуки, но они с ними не разговаривают. Есть огромное число умных, замечательных людей, которым я с удовольствием бы дала слово.

- Алла, какое-то время, после того, как в конце февраля закрылось радио, вы ведь были одиноки: нет радиопрограмм, не нужно ездить на радиостанцию?

- Прежде всего, я вышла из режима. Готовясь к передаче, я изучала газеты, много читала, делала вырезки, смотрела телепрограммы. Я готовилась всю неделю. А тут мне готовиться не к чему и я заставляла себя читать газету. Мои соображения оставались при мне. Уж прочитаю я или нет, они все равно при мне. Так что было тяжко.

- Ну, что ж, тост родился сам собой: поздравляю с возвращением к вашим слушателям, точнее – зрителям.

- Благодарю.

Побеседовал Геннадий Кацов
Теленеделя, 5 - 11 мая 2003 года