Отрывки из книги Марка Копелева "Письма с того света"

Кацов и “Компания”

Познакомились мы на какой-то выставке в Украинском доме. Гена раздавал листок, отпечатанный на компьютерном принтере. Листок носил гордое название: газета “Печатный Орган” или попросту “ПО”.

Увидев у меня на шее фотоаппарат, вид которого не оставлял никаких сомнений в том, что это профессиональная камера, Гена без всяких обиняков подошел и спросил:

— Слушай, а ты не мог бы сделать пару фотографий для “Печатного органа” обо всей этой… — И он употребил несложное идиоматическое выражение, очень точно описывающее суть того, что происходило вокруг нас. — Только учти, платить я пока не могу.

Когда с кем-нибудь знакомишься, искра взаимной симпатии либо проскакивает, либо нет. В данном случае проскочила шаровая молния. Кацов обаял меня сразу несколькими вещами. Во-первых, тем, что без всяких выпендронов и зигзагов подошел и прямо сказал, что ему нужно. Во-вторых, точной оценкой происходящего. И в-третьих, полной адекватностью выражений.

У достаточно большой части русскоговорящего населения как по эту, так и по ту сторону Атлантики существует некоторое предубеждение против того, что именуется ненормативной лексикой. Ошибочно это иногда называют матом. Я категорически против смешения этих двух понятий. Не углубляясь в филологические дебри (на эту тему написаны тонны специальных исследований), хочу сказать, что, по моему мнению, ненормативная лексика становится матом лишь в том случае, когда служит для того, чтобы оскорбить, унизить, задеть кого-либо. В качестве прелюдии к драке, так сказать. Если же она используется как одна из ярких граней “великого и могучего”, во время и к месту, то ничего кроме законной гордости за богатство русского языка она у меня не вызывает. Ни один язык мира, по утверждению специалистов, не имеет столь выразительного словарного запаса по этой части.

Так как описать явления, происходящие вокруг меня, используя традиционную лексику, зачастую не представляется возможным, я, как и Гена, в разговорной практике использую достаточно широкий спектр возможностей родного языка.

Так начался мой роман с “Печатным Органом”.

Любовь эта была радостна и тяжела, как любая любовь. Газета только входила в жизнь и напоминала юную нимфетку из романа Набокова. Она была молода, обаятельна, капризна, наивна, но в ней уже проглядывала мудрость зрелой женщины, то есть подспудная готовность отдаться за деньги.

Влюбленные близоруки. Что есть любовь, как не торжество воображения над интеллектом! Я был очарован свежестью этой угловатой девочки и готов был тратить на нее деньги. В конце концов все мы платим за удовольствия. Работа с этой начинающейся почти с нуля газетой и была таким удовольствием.

За короткое время “ПО” из одного отпечатанного на компьютере листка превратился в полновесный таблоид, выходивший почти на 20 страницах и имевший своего читателя — в основном тех, кому до сорока. Впрочем, судя по письмам, в числе ее почитателей были и люди более преклонного возраста. Газета “Печатный Орган” и все, что вокруг нее происходило, стали заметной вехой в жизни нашей эмиграции 90-х годов.

Конечно, мотором и главной движущей силой всего этого проекта был Гена Кацов. Его энергия, честолюбие, талант, коммуникабельность, не побоимся даже такого слова, как харизматичность, собирали вокруг газеты и “КОМПАНИИ”, голосом которой, собственно, и был “Печатный Орган”, много талантливых людей молодежного крыла нашей эмиграции. Художники, поэты, музыканты, артисты, танцоры, веселые остроумные люди — все это бурлило, варилось в котле, называвшемся “КОМПАНИЯ”, издавая ни с чем не сравнимый аромат полноты бытия.

Печатный Орган

Нам было хорошо вместе.

Мы оказались в жестком мире, где каждый отвечал сам за себя, где каждый решал свои проблемы, не надеясь ни на чью помощь. “Печатный Орган” был для нас не деланием газеты, а, скорее, совместным времяпровождением, зачастую перетекавшим в дружескую вечеринку.

Воспоминания об этом периоде моей американской жизни сродни воспоминанию о детстве.

Да это и было детство. У детей, в отличие от нас, взрослых, нет ни прошлого, ни будущего. Зато они умеют пользоваться настоящим. У каждого из нас было свое прошлое. Но оно осталось в другой, будто бы даже и не своей жизни. Мы не знали своего будущего в этой пока еще чужой стране. Каждому оно виделось по-своему. Общим у нас было только настоящее.

Это было славное, счастливое время. Все мы только приехали из разваленной, голодной, несвободной, несмотря на все перемены, страны. Мы входили в эту новую, непривычную для нас жизнь и со щенячьим восторгом упивались свалившейся на нас свободой.

То, что каждый должен был тяжело пахать весь день, оставалось как-то за скобками. Это странно, но я до сих пор не знаю, чем многие из нас зарабатывали на жизнь. То ли потому, что в Америке не принято задавать такие вопросы, то ли оттого, что мы все воспринимали друг друга по иным признакам.

Спросите любого, кто принимал участие в походах “по пивным местам”, посещал капустники “Дома культуры”, тусовался в других мероприятиях “Компании”:

— Кто такой Гена Кацов? Кто он?

Каждый, не задумываясь, сразу бы ответил на этот вопрос:

— Кацов — редактор “Печатного Органа”, журналист, поэт.

То, что Гена работал швейцаром в какой-то гостинице и зарабатывал на жизнь тасканием чемоданов, получая скудное жалованье и скромные чаевые, большую часть из которых он тратил на издание “Печатного органа”, знали очень немногие.

Кто такой “Лаки”?

Ну как же, это знают все!

— Лаки — это художник Володя Давиденко.

Чем Володя зарабатывал на жизнь, не знаю до сих пор. Это было почему-то неважно. Важным было, что он — Лаки, что он — художник, что они с Катей (чем она зарабатывала на жизнь, тоже не знаю) — “Странники Нью-Йорка”.

И это не потому, что я, Марк Копелев, такой нелюбопытный. Думаю, что большинство моих знакомых чрезвычайно удивились бы, узнав, что я работаю портным. Для всех я фотограф. Как это у Маяковского: “Я поэт. Этим и интересен”. Мы были интересны друг другу и окружающим тем, чем были интересны.

Нам было хорошо вместе. Мы любили друг друга. Нам хотелось помогать друг другу. Настолько, что (вы даже не поверите) могли дать взаймы товарищу, который оказывался в еще более стесненных обстоятельствах. Что я однажды и сделал, когда увидел, как обычно заводной и веселый музыкант, назовем его вымышленным именем, скажем Аркаша, сидит мрачнее тучи.

— Что случилось? — спросил я.

— А… Полная жопа, — безнадежно махнул рукой Аркадий.

И он поведал мне, что для того, чтобы вытянуть из “совка” семью, он должен заполнить так называемый “аффедевит ов саппорт” и внести деньги. А денег не просто нет, а даже за квартиру платить нечем. Его музыка никому здесь не нужна. Заработать эти деньги он может, только работая водителем такси. Но чтобы работать в такси, он должен сдать на профессиональные права, а для этого опять-таки надо заплатить. Получался замкнутый круг.

Печальный жизненный опыт учит, что верить человеку можно, начиная с определенной суммы.

— Сколько? — спросил я.

— Пятьсот.

Нельзя сказать, что в Америке для человека работающего это очень уж большие деньги. Я прикинул, что если Аркаша вернет долг месяца через три-четыре, то я смогу выкрутиться. В Метрополитен-опера готовилось несколько новых премьер, и в связи с этим у нас было много сверхурочных. Так что возникали какие-то лишние деньги, которые никогда лишними не бывают.

— Пожалуй, я смогу помочь.

Не скажу, что глаза Аркадия наполнились слезами, но был он весьма близок к этому. Видать, его здорово приперло.

После этого мы несколько раз встречались с Аркашей на разных тусовках, каждый раз он говорил, что вот еще немного, еще чуть-чуть — и он отдаст, а потом просто исчез из поля зрения. Поменял место жительства, не звонил, на звонки не отвечал.

Прошел почти год. К тому времени у меня обокрали квартиру, унесли всю фотоаппаратуру и я оказался в ситуации, не намного лучше Аркашиной. С большим трудом, через общих знакомых, я нашел его новый номер телефона и позвонил. Ответил милый женский голос. Видимо, Аркадию удалось решить семейные проблемы.

— Его нет дома. Он на работе. Что передать?

— Когда придет, пусть позвонит Копелеву.

Мне не хотелось посвящать ее в наши финансовые отношения. Она-то тут при чем? Но утешало, что он при работе, а стало быть, платежеспособен. А не отдает… Ну, запамятовал, бывает.

Ответного звонка не последовало. Ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц. После этого я звонил еще несколько раз. Отвечали то жена, то дочь, то автоответчик, но сам Аркаша объявиться не удосужился.

Тогда я решился. В очередном разговоре с его женой, я объяснил ей ситуацию, рассказав, на что были даны деньги. Через несколько дней общие знакомые передали мне 250 долларов. Сам Аркаша так и не объявился. Нужно ли говорить, что оставшихся денег я так и не увидел.

Этот случай я вспомнил не для того, чтобы вызвать сочувствие читателя или, упаси бог, похвалиться своим благородством — вот, мол, помог человеку в трудную минуту, а он, мерзавец такой, наплевал в душу. Хотя не скрою, горький осадок остался. Просто история эта весьма симптоматична для отношений в нашей эмиграции. И дело вовсе не в деньгах. Сдерживающий моральный фактор, который останавливал в России (во всяком случае, в той России, из которой я уехал), здесь не работает. Мысль о том, что знакомые не подадут тебе руки, не колышет. Циничную мудрость “чем меньше совести — тем больше всего остального” многие мои бывшие соотечественники восприняли слишком буквально.

В конечном счете, это, наверное, и есть ответ на вопрос, почему эмиграция столь сильно меняет людей. А может, и не эмиграция. Быть может, это примета времени. Теперь это называется “обуть лоха” и вызывает уважение окружающих.

Однако вернемся к деятельности “КОМПАНИИ” и “Печатного Органа”.

Нимфетка подросла, окрепла и вошла в ту пору, когда созревшая женщина начинает ощущать, что ее прелести могут приносить ей вполне ощутимое материальное благополучие.

Кацов бросил свою работу в гостинице и стал заниматься только “Печатным органом”. Газета уже выходила почти на 30 таблоидных страницах. У нее появились рекламодатели, в том числе и такие серьезные, как громадные телефонные компании AT&T и MCI. Русские бизнесмены тоже почувствовали, что реклама в “Печатном Органе” достаточно эффективна, и стали покупать место на странницах газеты. А так как они платили деньги, то нашей гордой девице пришлось немного умерить свой независимый нрав. Чтобы нравиться, девушке необходимо и платье от хорошего портного, и туфли на высоком каблуке, и фирменная косметика. Появились потребности. Потребности, извините за тавтологию, требуют денег. Деньги, как известно, существуют только в двух вариантах — либо их нет, либо не хватает. Эта милая барышня могла еще иногда взбрыкнуть, уповая на красоту и обаяние молодости, но постепенно желание взбрыкивать угасало. Чего строить из себя недотрогу, если платят.

У нас с Геной существовал уговор: я работаю бесплатно. Газета покрывает только мои вложения, то есть стоимость пленки, проявки, бумаги и прочие расходы, связанные с производством фотографии.

Профессиональный фотограф знает: чтобы что-то получилось, экономить на пленке не следует. Главное — кадр.

У “Печатного Органа” к тому времени появились и новые авторы, и новые фотографы. Но эта новая генерация относилась к делу вполне прагматично — вот вам 36 кадров (т.е. одна пленка), заплатите мне за это 20 долларов, остальное меня не колышет.

Наверное, так оно и надо.

Но я-то, старый козел, любил эту бывшую нимфетку и денег на нее не жалел. А великих страстей без денежных затруднений не бывает.

И вот однажды при подготовке очередного номера (кажется, как раз 23 февраля, отчет о котором читатель видел выше) я объяснил Гене, что для съемки этого события потребуется минимум пять пленок. Капустник есть капустник. Там много эпизодов, да и реакцию зрителей надо снять.

— Марк, мать твою трам-та-ра-рам, — сказал Гена, — ты меня разоришь! Вон фотограф N обещала мне 36 фотографий всего за 20 долларов. А у тебя только твои 10 пленок, я же тебя знаю, ты пятью-семью не обойдешься, будут стоить 50, да еще проявка и печать. А фотографий будет всего 15.

— Гена, — вскипел я, — я же, блин, не гонорар у тебя прошу. Если вы с Кнопом из тех 36 фотографий выберете три, я обязуюсь до конца жизни работать на тебя бесплатно.

— Ну ты нахал! — восхитился Гена.

— Возможно, — отрезал я. — Просто знаю, о чем говорю.

Володя Кноп при этом только грустно усмехался.

Когда номер вышел в свет, в нем было 30 моих фотографий, в трех материалах и одна карточка неизвестной мне фотографши N.

После этого я сошел с круга. Я не смог больше удовлетворять аппетиты этой повзрослевшей профурсетки и стал наблюдать за жизнью “Печатного Органа” и “КОМПАНИИ” со стороны.

Не подумай, дорогой читатель, что мы поругались, поссорились с Геной. Нет. Просто, поскольку исчезло общее дело, связывающее нас, мы отдалились друг от друга. Я по-прежнему появлялся на мероприятиях “КОМПАНИИ”, снимая что-то для себя. Иногда, когда Гена просил, я давал какие-то фотографии в “Печатный Орган”.

Но это уже была не моя газета.

Собственно, “Печатный Орган” был для Кацова инструментом завоевания Америки, утверждения себя как журналиста. Ничего предосудительного я в этом не вижу. Объективно Гена Кацов сделал большое дело — пусть на короткое время, но он собрал вокруг себя и вокруг “Печатного Органа”, а впоследствии и вокруг кафе “Anyway” молодежную часть русскоязычной общины. До сих пор мои ровесники по эмиграции с ностальгией вспоминают это славное время.

Но… все проходит, все проходит…

“…Оно, увы, навеки миновало, но в душах след остался навсегда”, — как сказал великий русский поэт Апухтин.

“Anyway”

О кафе “Anyway” хочется сказать особо.

Его создание стало логическим продолжением деятельности “КОМПАНИИ”. Возникла настоятельная потребность в месте, где приятели, дяди и тети честных правил, младшие и старшие братья и сестры “КОМПАНИИ” могли бы собираться для общения.

И вот тогда Гена Кацов, ведущий телевизионной станции RTN Сергей Граббе и бывшие члены правления “АРТ-ПАРТИИ “ПРАВДА””, которая со скандалами и дележом имущества к этому времени благополучно развалилась, Света Залуцкая и Алексей Панин сбросились и купили небольшое кафе на Второй авеню.

Подобные альянсы столь разных людей при совместном капитале всегда несут в зародыше разрыв. Я не в курсе, как у них там распределялись доли этого самого капитала, да мне это и неинтересно. Главное, что это кафе появилось. А поскольку работало оно в контакте с “Печатным Органом”, обеспечивающим рекламу, публикующим анонсы событий, которые должны были случаться в “Anyway”, а потом отчеты о том, как прошло мероприятие, то это место быстро приобрело популярность.

Я буду глубоко не прав, если отнесу первоначальный успех этого проекта только на счет Гены. Все совладельцы кафе знали, чего они хотят. Им всем мерещился молодежный русский культурный тусовочный центр, где будут проходить маленькие выставки, литературные чтения, камерные джазовые вечера, встречи и т.д. Так что цели были общие. А вот приоритеты — разные.

Гена раскручивал связку: Кафе — “КОМПАНИЯ” — “Печатный Орган”, справедливо полагая, что одно, влияя на другое, увеличивает рентабельность всех трех компонентов.

Для выпускника театрального института Сергея Граббе — это была игра в хозяина кабачка. Еще одна роль в его актерской палитре.

Для Светы Залуцкой и Алексея Панина, которые выказали себя весьма хваткими предпринимателями в пляске на костях “АРТ-ПАРТИИ “ПРАВДА””, на первом месте стояли вопросы бизнеса и уже только потом — все эти фокусы с культурным наполнением.

Я, конечно, могу и ошибаться, но таким виделся расклад со стороны.

На первых порах подобное распределение функций было вполне плодотворным. Каждый отвечал за свой участок, и дело шло весьма успешно. Наработанный “КОМПАНИЕЙ” потенциал, т.е. люди, устремились в “Anyway”.

Это действительно было кафе для своих. Здесь можно было тихо посидеть, попить свежее пиво, съесть какое-нибудь фирменное блюдо Сергея Граббе по очень приемлемым ценам, послушать музыку, встретиться с друзьями, услышать новый анекдот. Можно было отметить день рождения и услышать поздравления от малознакомых (но знакомых, знакомых — в лицо-то почти все знали друг друга), познакомиться с девушкой (очень острая проблема в эмиграции). В общем, тут было тепло и уютно.

Понемногу сюда стали захаживать и американцы, и наши русские, но не свои. Нет, не свои. Все реже и реже в “Anyway” можно было встретить знакомое лицо.

От “КОМПАНИИ” и “Печатного Органа” постепенно отвалились Лаки с Катей, затем Володя Кноп, которых, как и меня, перестал удовлетворять алчный характер повзрослевшей нимфетки.

Кацову пришлось тянуть газету почти одному. Конечно же, пришли новые люди, но у них не было розовых воспоминаний о детстве этой девочки. Они и относились к ней как к взрослой женщине. То есть вполне потребительски.

Со временем в кацовском гареме из этих трех дам наметились противоречия. Каждая из них, как и любая женщина, не очень хотела делить время своего повелителя с другими. Каждая требовала внимания, каждая тянула одеяло на себя. Газета требовала новых материалов и финансовых инъекций, “КОМПАНИЯ” — свежих идей, кафе — серьезного ведения дел. Поклонники всех трех кацовских девушек потихоньку вырастали из коротких штанишек начального эмиграционного периода, взрослели, становились на ноги. Бытие в который раз определяло сознание. Люди начинали вписываться в новую действительность, открывали для себя возможность карьеры в Америке, женились, рожали детей, покупали дома, уезжали из Нью-Йорка. Поэты переучивались на программистов, музыканты — на агентов по продаже недвижимости, режиссеры — на трэвел-агентов, художники — на дизайнеров тканей, скульпторы — осваивали производство фарфора. Кто-то, не вписавшись в крутые повороты своей судьбы, вылетал за борт, как, например, замечательный музыкант, виолончелист, руководитель группы “Out of order” Боря Райскин, который в минуту тяжелой депрессии покончил с собой. Кто-то замедлял ход, сходил с дистанции, возвращался в точку старта. То есть на родину.

Читатели “Печатного Органа”, освоив язык, открыли для себя американские газеты. Наша провинциальная русскоговорящая нимфетка, утратив свежесть и обаяние молодости, уже не выдерживала конкуренции не только с богатыми англоязычными светскими львицами, но даже со старой скупой генеральшей — “Новым русским словом”.

Гена вынужден был закрыть газету.

“КОМПАНИЯ”, обескровев от потери своих старых членов, тихо скончалась под тяжелые вздохи родственников — младших и старших братишек, сестренок и дядьев честных правил. Надо сказать, что у усопшей действительно был хороший характер, потому что даже сейчас, много лет спустя, когда я встречаю членов “КОМПАНИИ”, все вспоминают покойную с грустью и теплотой.

Процветало только кафе “Anyway”.

Но и здесь произошли определенные метаморфозы.

Сергей Граббе, поиграв в эту игру, поостыл. Отдавать себя почти каждый вечер кафе было затруднительно. Да и, как я догадываюсь, материальный возврат не совсем соответствовал вложенному времени и усилиям. Граббе отплыл в сторону.

Гена, потеряв двух любимых женщин в лице газеты и “КОМПАНИИ”, со всем пылом своей талантливой натуры взялся было за кафе, но противоречия, заложенные в самой основе этого предприятия, видимо, дали себя знать. Эта растолстевшая, сытая третья жена, в которой уже было трудно признать ту веселую разбитную девку, каковой она была вначале, плюнула на заблуждения своей молодости, на всякие там “культур-мультур” и смыслом своей жизни сделала зарабатывание денег.

Хочу заметить, что деланье денег — столь же увлекательное и творческое занятие, как, скажем, писание книг, фотографирование или выпуск газеты. Если не более. Знаю об этом не понаслышке. Когда в “совке” меня вышибли с телевидения и я вынужден был заняться швейным бизнесом, деньги, которые я стал зарабатывать, потрясали мое не избалованное ими воображение. Но деньги — как алкоголь: в умеренных количествах он приятен и создает хорошее настроение, в больших — пьянит, заставляет терять голову и поднимает всю пену со дна души человеческой. В этом увлекательном деле рано или поздно нужно определиться, чем ты можешь поступиться. “Чем больше у тебя денег, — заметил Теннесси Уильямс, — тем больше знакомых, с которыми тебя ничто не связывает, кроме денег”. А это скучно, господа, ой как скучно! Поверьте мне. А если не верите, посмотрите на своих внезапно разбогатевших бывших друзей.

Не берусь утверждать, но, при взгляде со стороны, у меня сложилось впечатление, что Гена слегка заскучал в компании Залуцкой и Панина. А может, они просто что-то там не поделили. Чего не знаю, того не знаю. Хотя что тут не знать! Люди, как правило, всегда ломаются на одних и тех же вещах — на славе и деньгах. “Anyway” в том виде, в каком замышлялось, просуществовало недолго.

Нет, не подумайте, что они прогорели и вышли из бизнеса. Кафе “Anyway” существует и по сей день. И даже картинки какие-то по стенам иногда развешивают. И группки какие-то изредка играют. Но из него ушел тот дух любви, товарищества, теплоты и веселья, который был там во времена “КОМПАНИИ”.

А Гена…

Гена, уйдя из “Anyway”, ринулся в какие-то другие свои проекты, о которых мне известно мало.

Грустно, господа! Ах, как грустно...


Источник: ЖУРНАЛЬНЫЙ ЗАЛ