Мое поколение с беззубым ртом.

В манхэттенском Miller Theatre (Columbia University) Петр Мамонов 6 апреля показал моноспектакль «Шоколадный Пушкин».
Зал был почти полон, и это – верное свидетельство, что лидера культовой группы «Звуки Му» (опять-таки, культовый московский журналист, критик Артем Троицкий называл ее «Муки Зву») и главного героя фильма Павла Лунгина «Такси блюз» в Нью-Йорке еще ценят и помнят. Название спектакля Мамонов объяснил просто: один афро-американец называл себя «Шоколадный Элвис». «Но если, - узнав об этом, подумал Мамонов, - в Америке бог и царь – Пресли, то у русских – кто?» - Нет, не дед Пихто, - сам себе отвечал Петя, - а солнце русской поэзии А.С. Пушкин! Так родилось название спектакля.
Мамонов появляется на сцене в рубахе навыпуск и узких брючках. Меняя штиблеты на сапоги и наоборот, Петя так же легко изменяет и свой облик: от убогого идиота до вещуна и, не побоюсь этого слова, Поэта.
Здесь сплетаются имя спектакля и поразительная петина способность к лицедейству. Кстати, если учесть, что Мамонов сплошь и рядом предъявляет залу обе беззубые челюсти, то аналогия с Пушкиным становится явной. Разом срабатывает классическое цветаевское сопоставление А.С. и Натальи Гончаровой: первый урод и первая красавица. Уродство Мамонова пушкинское.
Тема же спектакля – поколение Пети Мамонова, брошенное в 70-х на произвол судьбы, спившееся, скурившееся, обалдеевшее от безнадеги и самих себя красивых. В спектакле несколько откровенных перекличек с «Москвой-Петушки». Как и Веничка Ерофеев, в диком похмелье взывавший к молчаливому Богу, Мамонов приходит к простой формуле: «смерть – это усталость». На этом месте заканчивается спектакль, после чего пушкинское «он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог» было бы очень кстати («уважать» – в смысле, дядя Онегина умер, а родственники теперь, хошь-не-хошь, должны прибыть на поминки, уважить). Зал напряженно аплодировал, уважив и трудную петину судьбу, и забулдыжный фатум его поколения.
Уважения добавляло и то, что герой Мамонова на сцене был тождественен актеру. Хотя Петр Мамонов убеждает сегодня всех интервьюировавших его журналистов, что пить бросил и не расстается с Евангелием, впечатление такое, что по-части первого Мастер лукавит. По-крайней мере, кайф при воспоминании о количестве выпитого наполняет актера целиком и преобразиться в ханыгу для него пара пустяков. Выпученные глаза, впавшие губы, поросшие ржавой щетиной щеки, хилая шея и ссутулившиеся плечи. Хрестоматийный тип алкаша, которому Мамонов никогда и не подражал. Он им был, вызывая понимание и симпатию среди фанов.
В конце 1980-х Петя Мамонов и художник Дима Врубель (Дима получил известность, нарисовав на Берлинской стене целующихся взасос Брежнева и Хоннекера) появлялись в моей квартире на Речном вокзале с точностью приходившего из Питера утреннего поезда. Раз, примерно, в месяц муж моей двоюродной сестры приезжал в Москву, в Главк, и привозил с собой две бутыли спирта. Одна шла в Главк, другая оставалась мне в подарок. Можете представить, какой ценностью был 96 градусный ректификат в российской столице, потрясенной антиалкогольной кампанией Горбачева. За водкой можно было простоять весь световой день и, поцеловав в положенные семь вечера дверь «ликеро-водочного», уйти ни с чем в перспективу ночи.
Петя с Димой звонили сразу после того, как раздавался телефонный звонок моего родственника. Он сообщал, что скоро прибудет с Ленинградского вокзала забросить вещички, а Мамонов с Врубелем тут же звонили узнать, не опоздал ли поезд.
Часам к 9 утра родственник уезжал в Главк. В пять минут десятого прибывали музыкант и художник. Петя с похмелья заикался, почти не говорил. Выпив грамм сто неразбавленного спирта, приходил в себя. Выпивал еще грамм пятьдесят, после чего в нем просыпался лидер «Звуков Му» и Мамонов брал в руки гитару. Часам к одиннадцати утра гитара выпадала из рук и мы с Врубелем выносили лидера из кухни.
Эти полтора часа – от прибытия в мою квартиру до забвения на диване – были удивительными. Мамонов пел, читал стихи, спорил, был язвителен, мудр и говорлив. Это был богом данный поэт, эстет и собеседник. Родись он в другой стране, где рок-звезде все дано, может быть он бы также спился, но мне всегда казалось, что судьба Мамонова на Западе была бы счастливей. Кстати, его спектакль и об этом: в духе полунинских «Лицедеев», Петя в одной из мизансцен тужится перепеть аудиозапись итальянского тенора Писсо. Буржуа-тенор соловьем вышивает бельканто, а Мамонов с видом бомжа, паясничая и плюясь, вторит ему, неся аббракадабру. Контраст откровенный и жизненный. Извечная русская тема Акакия Акакиевича, из шинели которого выросла, очевидна, не только вся русская литература.
Том Уэйтс, Мик Джаггер и Сид Вишес– таков, мне кажется, потенциал Мамонова, российской рок-звезды, затерявшейся сегодня в 120 километрах от Москвы, в одной из топографически невнятных деревень. В этом же контрасте-тупике пребывают и прочие российские рок-звезды: недавно напросившийся на драку с Киркоровым легендарный Юрий Шевчук, очевидно обойденный мировой славой; «русский Боуи» Борис Гребенщиков (вместо него открытием для Запада, «российским поп-экспортом» стали юные «Тату»); патриарх Макаревич, тоскливо признавшийся в одном из своих последних хитов, что иных уж нет, включая саму Дженнис Джоплин: «Она знала все и предпочла умереть молодой».
Там же Макаревич бросает походя, мол, «Элвис – вымышленный герой». Наш «шоколадный Пушкин» – тоже вымышленный, как и большинство фантомных персонажей советской и российской рок- и поп-культуры. Только Мамонов - вымысел еще и потому, что юродив до дырки на носке. Юродство позволяет ему быть клоуном и Поэтом на сцене одновременно (чего, собственно, и не хватило Шевчуку – умения и желания увидеть свою судьбу, как клоунаду).
Посетивший Россию в 16 веке торговец Герберштейн пишет: «Юродивые ходили нагими, средина тела у них закрыта тряпкой... Их почитали и пророками. Явно обличаемые ими говорили: это по грехам моим. Если они что брали в лавке, торговцы еще благодарили».
«В моем поколении почти никого не осталось, - по памяти цитирую Мамонова. – Но ведь я и есть – мое поколение.» Что понятно и без пояснений: улыбающееся беззубым ртом поколение, заплевавшее микрофон в неразборчивой искренности одного на всех рефрена.
Здесь, в Америке, когда «лузером», проигравшим считается не только каждый нытик и пессимист, но и всякий умерший (поскольку раз умер, то уже проиграл), часть шоу Мамонова вполне созвучна репризе Жванецкого: «На вопрос: «Как дела?», начал бить посуду, …, но ушел от ответа.»
Мы не больно хотим вникать в тонкости чьей-то запутанной жизни, тем более выслушивать в который раз о потерянном поколении. Но Мамонову удается убедить зал в том, что разговор по душам – этот полузабытый кайф от времяпровождения на кухнях – нам все еще нужен. Не в малых дозах, а так мощно и искренно, как это удается только Мамонову, - в его быстротечном, в полтора часа, бесконечном монологе с душам тех, кто пришел на спектакль. Спасибо за это удивительному человеку и слону Пете Мамонову (в пропетой им на бис песне Петя уверен, что хотел бы стать слоном, таким же огромным и ненужным, как неработающий холодильник). Спасибо и Давиду Гроссу, чья компания blissrecords.com собрала верных поклонников таланта Пети Мамонова в одном из залов Колумбийского университета.

Геннадий Кацов