Константин К. Кузьминский*

*Примечание. Рецензия Константина К. Кузьминского на статью Геннадия Кацова "Московская поэтическая струя 80-х " была следующей: изящно написано, но маловразумительно. Вразумительностью Г. Кацов порадовал лишь в статье "В лучших своих образцах русская литература 70-х - 90-х - это все-таки рыба без парашюта". В ней ККК** было уделено немало внимания, что и нашло соответствующий отклик на вернисаже групповой выставки русских художников Homosexual Ideology. ККК тепло приветствовал ГНК доброй речью, составляющими которой были "кацэв" (так у них через "э"принято), "хорошая статья", "действительно хорошая", "и не потому что в ней обо мне, а действительно..." В ту же минуту я придумал: следующую статью написать на столь же высоком уровне, т. е. действительно хорошей. Главное: и человеку сделаю приятно, и ничего мне это не стоит, и статья - считай, сразу готовый шедевр. Посему, имя ККК будет упомянуто не единожды.

** ККК - поэт, прозаик, бессменный лидер русского андерграунда в США, бессмертный автор и составитель многотомной антологии современной русской поэзии "У Голубой Лагуны".

письмо первое.
В подавляющей своей массе, иммигранты из СНГ стремятся как можно скорее стать американцами. Французы - никогда, малые голландцы и большие британцы - ни за что, а вот латиноамериканцы и экс-советские - с превеликой радостью. Не дай Б-г, если с первой же минуты уловив в разговорном английском жмеринский диалект, вы дадите понять об этом собеседнику. Обида, какая же это обида!
Или вам необходимо выяснить, как пройти по незнакомому адресу. Если в нью-йоркской толпе вы безошибочно, по походке и твердому взгляду, найдете бывшего соотечественника, не задавайте вопросов по-русски. Тем самым вы нанесете человеку смертельное оскорбление, поскольку в его твердых глазах вы - новоприбывший совок, а уж он-то, после стольких нью-йоркских лет, достаточно цивилизован и удачно американоват.
Комплекс неполноценности может работать и в противоположную сторону. Я знаю немало иммигрантов в Нью-Йорке? для которых беседа с англоязычным продавцом или доктором просто какое-то нервно-паралитическое наваждение. Оттого у русcких бизнесов немало клиентов, чьи познания в английском ограничиваются неполным перечнем товаров в соседней лавке и трамвайными формами этикета. Большего они в английском знать не хотят.
Как заметил в письме первом П. Я. Чаадаев: "Без этого вступления вы не поняли бы того, что я имею вам сказать".

письмо второе.
Ситуация в современной русской литературе, казалось бы, не должна выстраиваться по принципу политико-географической оппозиции "Диаспора-Метрополия". Границы открыты в обе стороны. Литераторы получили возможность увидеть и впечатлиться, выпить и закусить. Только ленивый из писателей СНГ не побывал за последние пять лет за границей: в эпоху повального увлечения Россией приглашались Зарубеж все подряд.
В страны же СНГ писатели-иммигранты повалили валом. Кто вернулся, а кто далече. Однако переписка наладилась, связи восстановлены, книги печатают и Солженицын возвращается. Обстановка, по-видимому, стабилизировалась на долгие годы.
И все же, что-то не так. Позволю заметить: все не так. Мнение это сугубо личное и требует пояснений.
Когда, к примеру, Константин К. Кузьминский, А. Очеретянский и Дж. Янечек предлагают впечатлиться русским авангардом; А. Ф. Лосев дает характеристику эпохи Возрождения; Артем Троицкий выявляет персонифицированный этнос московско-петербургской тусовки; или В. А. Асмус выстраивает составляющие эстетики Льва Толстого - во всех этих и других случаях мировоззренческие позиции локализуются, получая имена: Гуманистическое, Авангардное, Религиозное, Экологическое и пр. Всякое мировоззрение личности или группы (рассматриваемое как единое) определяется неким знаком, в общности своей конкретным, оттого и ущербным в равной степени.
При этом мало что проясняется: каталогизация современных литераторов по эстетическим направлениям всегда спорна, приблизительна и нуждается в единых критериях (если в противоречие теореме Геделя единый критерий вообще возможен), а всякого рода анализы - герменевтика, структурализм, еtс. - исследуют Свершившееся без учета реакции на него в будущем. В оптимальном варианте, оценочно-критическая полнота обеспечивается всем спектром заимствований и влияний в паре субъект-объект, что решить под силу разве что какому-нибудь всемогущему шварценеггеру-от-интеллекта.
Представляя себе всю меру сволочизма конкретики, но и невозможность уйти от нее в границах описательного текста, попробуем говорить о литературе, ее покинув. Иначе говоря, отказаться от рутинной литературоведческой работы, оставив объектом литературу, но сместив ее в сторону, допустим, психологии. Как сказал по иному поводу Жорж Батай: "Мятеж по отношению к работе - игра. В мире игры философия исчезает".
Определим позицию и однозначно ее конкретизируем.
ПОЗИЦИЯ.
Современная русская литература как невроз (по известной формуле: истерия как карикатура на литературу).
КОНКРЕТИКА.
Литература Метрополии 90-х - комплекс полноценности.
Литература Диаспоры в США 90-х (не берусь о Европе) - комплекс неполноценности.
И, конечно, Константин К. Кузьминский.

письмо третье.
Комплекс полноценности.
Игра велась по следующим правилам:
Для команды Запад:
а) интерес к перестроечной России, как обязательное условие начала игры
b) требование цивилизованных народов дать новые имена и цивилизованные российские зрелища
с) готовность деловых людей, меценатов и благотворительных фондов участвовать в игре
d) готовность западных правительств поддерживать инициативы.
Для команды Восток:
а) см. а) для команды Запад
б) см. Ь) для команды Запад
в) см. с) для команды Запад
г) см. о; для команды .запад
д) ослабление цензурного контроля внутри страны
е) возможность беспрепятственного выезда зарубеж
Игра начинается так:
- западный человек (в дальнейшем Солидняк, т. е. владелец галереи, представитель кафедры славистики Западного университета, антрепренер в рок-шоу бизнесе, устроитель фестивалей, маршей за мир и дружбу, еtс.) приглашает за свои деньги или за деньги западной организации восточного человека (в дальнейшем Бедняк, т. е. андерграундный музыкант, к примеру, работающий в стиле элитарного, но осознаваемого на Западе free jazz; концептуальный поэт или прозаик, гонимый в шею из редакций эпохи застоя; психоделический театральный режиссер; осознавший убогость и силу мифологии Совка непризнанный художник, и т. д.) на шумные и престижные культурные события, на игры Доброй Воли едва ли не в качестве спортсменов и в университеты едва ли не в качестве профессоров
- Бедняк приезжает по приглашению Солидняка (игры Доброй Воли, университеты, совместные постановки и чтения...)
- Солидняк потирает руки (в игре засчитывается сразу, как два очка) в предвкушении откровений загадочной русской души, в некоторых случаях - предполагаемых прибылей
- Бедняк достает (гитару, саксофон, тексты, картину, дубликат бесценного груза - необходимое подчеркнуть) и смущенно улыбается
- Солидняк пребывает в томлении (два очка) и потирает запотевшие очки (три очка)
- Бедняк издает (звук, пшик, пфук), показывает (язык, дулю в кармане, свой гонор), предлагает (симпатизировать, эмпатизировать, онанировать)
- Солидняк смущенно улыбается...
- Бедняк продолжает удивлять перформансом Европу, открывать Америке невиданные возможности рока, блюза и саксофона, изобретать в Китае велосипед.
В дальнейшем игра развивается по измененным правилам, поскольку меняются условия:
а) интерес к России затухает с ошарашивающей быстротой
б) самобытных персонажей бывшего советского андерграунда оказалось гораздо меньше, чем ожидалось
в) западные критики и искусствоведы успели за пару-тройку лет сделать себе имена на России и к началу 90-х успешно разрабатывали избранные темы, чтобы было чем занять себя до пенсии
г) количество провалившихся совместных проектов Запад-Восток никак не удавалось перевести в желаемое качество. По качеству культурных проектов-покойников пятилетка (1985-1990) вряд ли знает себе равных.
Здесь пора воскликнуть: "АС-СА!" И ударить себя по ляжкам, и выпить, и выпасть в ванну, и со словом "Эврика!" выброситься из окна. В пункте г) мы коснулись важнейшей эрогенной зоны, кайф от прикосновения к которой будет, весьма вероятно, определять культурные настроения в России конца 90-х. Ибо, как умно заметил Пьер Дефонтэн: "Крупной исторической датой является тот день, когда число могил на кладбище превосходит число обитателей деревни".
Конкретную дату назвать невозможно, но к 1993 году все в России наладилось до простейшего откровения: если я искусству не нужен, то зачем оно мне надо. К концу 80-х казалось, что Запад оценил (и в культурологическом, и в финансовом смыслах), занес имена в общемировую табель о рангах и только и остается, что зависнуть в эйфории от успеха.
К 1993 году оказалось, что из числа приглашенных к интернациональному столу интересны были, в общей массе, не сами участники российской делегации, а их представительство в мировой тусовке от имени Перестройки. Перестройка затянулась (что для стороннего наблюдателя-обывателя равно ее кончине), представлять стало некого и Солидняк вернулся к домашним капиталистическим заботам. Для большинства представителей российской культуры диалог с Западом завершился бесперспективным монологом.
Но как-то жить и творить надо. Сохранив достоинство, культивируя собственную значимость (ведь приглашали же, участвовал же, апплодировали и, же!, еще как хвалили в прессе!), строя планы на будущее. Здесь-то и возникает питательная среда для известного невроза - комплекса Полноценности.
Он возникает из нескольких посылок:
- "побывали мы на Западе" (т. е. сами все видели и поняли; не Рай это вовсе, оттого и не может служить эталоном; и с их звездами выступали, и от их массовой культуры нас тошнило, а элитарная у нас тоже не слабая)
- мы и сами с усами (фестивали в Тамбове, Воронеже, Смоленске, Питере, Москве, Киеве; современных идей навалом; мастерства не занимать)
- за Россией будущее, а там все куплено за hot dogs и насквозь прогнило.
Последняя позиция рассматривается людьми с определенной направленностью мозга, но в настоящее время их все больше и больше - это при том, что в 80-х немалая часть этих людей была ориентирована на Запад.
Ощущение того, что Запад подвел, не исполнил неких обещаний, надул безбожно, хотя десятилетиями ему безумно верили на чердаках и в подвалах андерграунда - этим инфантильным ощущением проникнуты, как радиополем, представители всех видов искусства. Самокритики при этом не наблюдается. Признания и денег добились единицы (а как иначе?), остальные обвинили Запад во всех смертных грехах.
Вписаться в общемировой культурный контекст пока не удалось.
Если вернуться к литературе, то и здесь нет неясностей. Современной русской литературе консервативные западные университеты внимания почти не уделяют, а западная критика направлена (что понятно) на западного читателя.
Мода на современную Россию прошла. И если еще несколько лет назад в одном из писем ко мне знакомый московский прозаик высказывал опасения, что сочиненный другим московским прозаиком рассказ без знаков препинания вряд ли будет кому на Западе интересен, и насколько, интересовался, старомоден такой текст, то сегодня подобные опасения вряд ли существуют. Западу ничего не нужно - это вывод. Все равно мы создаем шедевры - вывод вслед за предыдущим.
Что касается валентности Русский Зарубеж - Россия, то надежда на единую литературу (как развивающийся процесс, а не как издание книг авторов оттуда и отсюда в одной и той же типографии) пока под вопросом.
В духе кондового идеологизма, литература иммиграции рассматривалась либеральными кругами Метрополии 80-х как истина в последней инстанции (внутри страны господствовала махровая цензура); затем - как русскоязычный вариант западного деликатеса; сегодня - как разгаданный (равно, как и весь Запад) фокус провинциального эстрадника.

письмо четвертое.
Современная русская зарубежная литература представлена пока бессистемно. Легче всего разделить ее по временному признаку.
- Третья волна (70-е годы, США) - боги Бродский и Солженицын, божественные Константин К. Кузьминский, Аксенов, Горенштейн, Коржавин, Лосев, Вайль, Генис, Поповский, Вл. Соловьев, Клепикова, О. Прокофьев, Близнецова, Ровнер, Тат, Алешковский, Буланов, Тополь, Агафонов, покойный Довлатов.
- Четвертая волна (вторая половина 80-х - 90-е) - отмеченный Бродским божественный Гандельсман, Стрижов, Шраер-Петров, Суханов, М. Эпштейн, В. Райкин, перестроившийся англоязыкий Йосель, большинство авторов двухтомной Антологии современной поэзии (Коррида-93) "Другие" и "И всякие"...
Понятно, что список этот приблизителен (в силу информативной и умственной ограниченности автора данной статьи) и весьма условен.
Что объединяет этих авторов? Конечно же, постоянная рефлексия на русскую литературу и историю, обращение к темам современной России, классически-иммигрантский конёк: блудный сын (дочь) и Родина (мать); Родина-отец и её блуд, от которого даже в иммиграции никуда не деться. Для писателей четвертой волны тема Родины менее кровоточит: можно и в гости поехать, и гостей из России принять. Если в 70-х расставались навсегда, то в 90-х приходится к тому прилагать усилия (допустим, навсегда поссориться). И все же

Нельзя забыть ультрамарин и кадмий
Заката, полоскающего свой
Мундир, спасенный от небесных армий,
Терпящих пораженъе над Невой.
(Дм. Стрижов, сб. "Ранние вода и земля")

Что авторов разъединяет? Опять-таки, рефлексия на русскую литературу, которая у каждого своя. В неменьшей степени литераторы-иммигранты разнятся и своим отношением к Америке. Такого целостного восприятия другой страны или города как, к примеру, американским писателем Парижа в "Тропике Рака", в зарубежной русской литературе нет. Аксеновский "В поисках грустного Бэби" или "Это я - Эдичка" Лимонова построены на неустранимой противоположности: я, как чужой, в чужом для меня городе (стране). Хотя, чего ожидать от шестидесятников? Их поиск Рая был ограничен 1/6 частью земной суши и носил вполне конкретный характер. На остальной территории они могли чувствовать себя лишь посланцами Потерянного Рая, в лучшем случае - его исследователями.
В большей степени, чем другим, принять собственную реинкарнацию на американской почве удалось Бродскому, удается и Йоселю (последнему - без политической распродажи своего имени). Если говорить о Константине К. Кузьминском, то сам стиль его жизни (расслабленно-пьянствующий эрудит с категорическим стремлением шокировать обывателя и удивлять усталую богему) способствует приятию всякого культурного материала и климата.
Экзистенциальные трудности писателя-иммигранта распределяются по всей эмоциональной шкале: от плакатно-восторженного

Теперь же
мне
документик один
Ценнее
любых
дубликатов:
Читайте!
Завидуйте!
Я-Гражданин
Соединенных Штатов!
(С. Левин, сб. "И всякие")

через математически точные стихи М. Суханова (словно готовые программы для синтетического мира с нервной системой еще живых слов)

Значит - быть одному,
неделимость раздумий исследовать, сны
повторять дважды в месяц.
Проходит сезон, скоро - новый,
усталости нет.

Как в столице?
Что нынче дают в театре?
А впрочем...

Карта звездного неба,
читатель у ставился в атлас.
Такие дела.
(сб. "Слова по ночам")

к эмоциональным картинам Д. Шраера-Петрова, в которых обманчиво-рациональные детали едва удерживают подвижную плоть стиха

Близких оставишь.
Перегрызешь пуповину.
Родину кинешь.
Другую приобретешь.
(Поэма "Стена плача")

и к трагическим высказываниям по поводу покинутой Родины

По черному песку да ломким тростником
я напишу о том, что я по Вас тоскую,
что здесь я не нашла и не ищу свой дом
Да не пошлет Господь и Вам печаль такую.
(И. Близнецова, сб. "Долина Тенет")

Рассматривая проблематику русской иммигрантской литературы, трудно не удержаться от вывода: при освоении нового пространства (на всех уровнях: психологическом, поэтическом, бытовом...) еще не выработаны техники вхождения в него. В социуме эта техническая неумелость роднит в США русских и китайцев и отличает от имеющих соответствующие навыки малоинтеллектуальных латинос и цивилизованных немцев, итальянцев, шведов, еtс.
Желание освоить Теrrа Incognita, открыть себя в Америке исходит в современной русской литературе и от другой посылки (среди прочих). Причиной для нее сегодня служит комплекс неполноценности русских писателей Зарубежом. Чем явственней утверждается комплекс полноценности в Метрополии (см. предыдущее письмо), тем очевидней расхождение двух литератур.
Под комплексом неполноценности (говорю только оСША) предполагается реакция не на американскую действительность и культуру (это тема другого исследования и исследователя), а на то, что происходит в Метрополии.
Предпосылки к комплексу неполноценности:
читатель не в США, а в России (количественно и качественно)
авторитетная пресса - в России
корпус критиков и литературоведов - в России
общественная писательская жизнь - только в России
массовое падение интереса к современной русской литературе, иммигрантской в частности, в России.
Последнее выделим особо. Если проблемы зарубежного русского писателя частично компенсировались в 70-х политической жизнью и позицией гонимого героя и борца за свободу, а в 80-х повышенно-болезненным интересом тысяч людей в Метрополии к написанному в Русском Зарубежье, то в 90-х те, кто оказался вне Метрополии? вряд ли могут надеяться хоть на малую толику того интереса, которого хватало их предшественникам в последние несколько десятилетий. Конечно, мы скажем, гениальное, талантливое будет интересно всегда и пробьется, отыщет читателя, не сгорит. Только кто может сегодня сказать (а вчера мог?) по каким критериям оценивать и кто вправе отделить зерна от плевел.
Положение усугубляется еще и стремительно прогрессирующим комплексом полноценности деятелей культуры Метрополии. Отрицание возможностей Запада, культивация собственных достижений, обида на Запад, который не оценил, и на Запад, который оценивать уже просто не достоин, обернется невнимательным отношением к зарубежным (западным?) русским писателям.
Выплескивать воду - так сразу смладенцем. Россия легка на крайности; от обожания до отрицания, от готовности поучиться и принять до провозглашения себя атаманом мира. Короткий шажок от любви до ненависти сделать несложно. Так же как в недавнем прошлом от ненависти до любви.
Русские писатели в Зарубежье поставлены сегодня перед дилеммой: опыта ощущения Америки почти нет, а опыт российский никому не нужен. Перед комплексом неполноценности все русские писатели Зарубежья будут равны: долго ждать не придется.

письмо пятое.
Имеет ли решение эта задача: единство русской литературы. Какой еще народ так болезненно переживал бы такую проблему? Ведь возможность издавать собственные труды на Родине решает, казалось бы, все. Затем уже следуют признание либо забвение писательского труда и каталогизация писательского имени.
На сегодня внешне все выглядит пристойно: официоз снял запрет на публикации трудов писателей-иммигрантов. И в совместных встречах нет отказа, и в совместных публикациях. Но обида на то, что в конце 80-х - начале 90-х журналы в СНГ были буквально забиты литературой иммиграции, а ответный визит Зарубеж для большинства писателей СНГ не удался - эта обида осталась. Также, как у художников и у музыкантов. Недоброе это семя уже дает соответствующие всходы.
Расхождение двух литератур будет только усиливаться: русские писатели Зарубежья ничуть не меньше, чем сегодня, будут заинтересованы в российском читательском рынке; писателям и критикам Метрополии все в большей степени будет плевать на Заграницу, и всяких писателей там, и возможно - издателей там. Все вернется на круги своя и внутренние разборки заслонят идею литературного единства.
Хотя, по-моему, сближения можно ожидать там, где не ждали: в проблематике. Дело в том, что по обе стороны границы ситуация для русских писателей почти библейская, ветхозаветная. Писатель-иммигрант открывает Америку, т. е. мир, в котором он оказался и который напрочь не знает. Узнать, иначе говоря, изобрести этот мир и в бытовом, и в семиотическом смыслах - культурная задача для русского писателя, которую никто практически в русской литературе (как уже замечено ранее) не решал. Все русские писатели, попав Зарубеж, пытались отыскать потерянную Россию.
Владимир Набоков, как исключение, лишь подтверждает сложившийся канон. Опыт же проникновения англоязычных писателей в чужеродную среду свидетельствует, что возможности здесь неисчерпаемы. Если попробовать избавиться от зацикленности на России и войти в новый мир, как в первый день творения - то "пгезабавнейшая, знаете ли, Феликс Эдмундович, получается штукенция".
Ситуация с писателями Метрополии идентична, только в этом случае эмигрировал не писатель, а сразу вся страна. Поменяли названия государства, городов и улиц, перелопатили историю, ввели другие деньги, отказались от прежней политики и политиков. Если для летописца эти изменения непрерывны и имеют связь с ближайшим и отдаленным прошлым, то для писателя (на мистическом, вербальном, витальном и пр. уровнях) происшедшее может рассматриваться как нулевая, сингулярная точка, с которой начинается процесс зарождения Нового. Говоря строго, сегодня в России можно открыть Америку, не пересекая границы.
По гамбургскому счету, в этом и состоит писательский интерес: литературное открытие в новом стихе, рассказе, романе, пьесе, эссе. В России же писатель всегда брал на себя иные функции: Философа, поскольку философы в России не в моде (в "Республике" главенствующей ролью в Государстве Платон наделяет философов; на Западе философ традиционно определял программу Государства, взаимоотношения гражданина, социума природы, и т. д. В России же писатель Чернышевский ответил на вопрос "что делать?", а писатель Достоевский - "надо ли делать?"). Российский писатель эанимает место всенародного Учителя, Историка, Социолога, Ученого-физика и Ученого-лирика. Примеров того, как русский писатель может остаться просто писателем, в истории русской литературы по пальцам пересчитать.
По-видимому, сегодня мы можем с надеждой говорить о зарождении (апокатастасисе, т. е. возрождении) русского писателя, как Писателя. В политизированных СНГ достаточно публицистов, обозревателей и информаторов, которые профессионально работают и тем самым отбирают у писателя хлеб. Единственным полем деятельности остается русская литература, с единственно важной темой - русский язык.
Насколько безамбициозно будет воспринят этот шанс, как светлое для русской культуры будущее, настолько и разрешится вопрос о единстве двух литератур: у них общий язык и новые, малоизученные литературой миры. Делить будет нечего - ни политических позиций сдавать не придется, ни развенчивать планы перестройки родимой природы. В русском языке места хватит на всех.

Геннадий Кацов
Альманах "Черновик", 1993 год, июнь
Из книги "Притяжение Дзэн", 1999 год