Несмотря на эту и другие неприятности.

В эту минуту, когда папа-Койфман взял протянутый Даней джойнт и запустил его но второму кругу, Тони как раз наблюдал своего прапрадеда, танцующего все тот же рэп на песчаном берегу беспредельного Океана, однако вместо обаятельной мисс Африка рядом с прапрадедом выделывал древне-занзибарские "па" невесть откуда взявшийся, совершенно голый мр.Сэмьюэл Петерсон. Jr., машинист трэйна "Д" по маршруту Бронкс-Манхеттен-Бруклин.
Эта картинка не могла не побеспокоить Тони. Пока окончательно не просыпаясь, он целиком поразился, к чему бы здесь мр.Сэмьюэл Петерсон, Jr., кто он вообще и откуда, и не от него ли исходит такой удивительно знакомый запах.
"О, мама миа! — внезапно пробудился Тони, еще не раскрывая глаз. — О, королева моих чресел, розовая лань в роще моих ноздрей! О, голубка над гнездом моей души, факер мазер факер! О, факир моего мяса и пуха, скользящая тень утренней розы, бесса мэ мучос, мазер факер факер! O-o, — приоткрыл Тони левый глаз, — о-о-о, мазер факер факер, факер мазер факер, факер факер мазер факер!.. You know, man!" — поднял Тони ноздри к потолку вагона и с восторгом подумал: "О, mother fucker".
Папа-Койфман уже передал джойнт вовсю кайфующей маме-Койфман, когда Тони поднялся со своего сиденья и отправился в противоположный конец вагона.
Ни слова не говоря, как бы без нужды в разъяснениях, ибо оказался в кругу своих, Тони скромно занял место между мамой-Койфман и Даней, и с трепетной дрожью затянулся последовавшим от мамы косячком. "Любовь моих туманов! Жаркое семя шуршаний и шелеста, сладкий ветер моих подмышек! — томился Тони, передавая джойнт расслабленному Койфману-младшему. — О, скипидар моих усилий," — медленно выдыхал Тони вместе с дымом марихуаны слова собственных молитв.
Сказать о том, что семья Койфманов не обратила на Тони никакого внимания, значило бы сказать глупость. Прежде всего Койфманы были типичными представителями своего поколения и понимали гармонию PINK FLOYD, а следовательно, относились ко всему происходящему вокруг с присущей для Универсума невозмутимостью. Они были лишены популярного в среде русских иммигрантов мнения, будто все негры — сволочи. У Койфманов комплексов перед неграми не было.
И еще по одной причине приход Тони остался без внимания: каждый из семьи Койфманов отсутствовал в это время в вагоне сабвэя. Тела их, понятно, можно было обнаружить без труда, но духи... Дух папы-Койфмана уже с минуту непрестанно требовал что-то такое, невесть откуда всплывшее, типа: "Айда, пацаны, на озеро!"; дух мамы-Койфман который час пчелкой перелетал от малиновых кругов к зеленым перышкам и обратно, а дух Койфмана-младшего плавно плелся туда, куда и призывал дух любимого папы, а именно: на озеро, к пацанам. До Тони вряд ли кому было дело.
Возникла неутомительная пауза.
Минут пять неутомительная пауза наслаждалась вкуснейшим дымком марихуаны; гремела катящимися по мосту машинами рядом с неподвижным вагоном; и застывала, уже напрочь неуловимая, в далеких всхрапах машиниста Петерсона, Jr., в голове состава.
— Do you speak English? — раскованно поинтересовался папа-Койфман, выходя из трогательного кайфа. Тони активно замотал кудрявой голо¬вой.
— Конечно, — еще раз подтвердил Тони для верности.
— Where are you from? — неожиданно легко выскользнуло из папы-Койфмана, как из самого натурального американца.
— Нью-Арк, штат Нью-Джерси, — начал было издалека Тони, как вдруг его понесло: то ли под впечатлением от джойнта, то ли просто оттого, что давно уже никто не интересовался, откуда Тони и зачем, а скорее всего и от марихуаны, и от того, что давно никто не интересовался, но и еще от чего-то третьего, которому можно бы подыскать определение, только вряд ли оно сейчас того стоит.
— Ты знаешь, мэн, — обращался Тони исключительно к рыжеватой бороде папы-Койфмана, — нас пять братьев в семье и три сестры, мэн. И все они, ты знаешь, любят джаз, все мои сестры и братья, мэн, любят джаз, мэн... — О, Jazz, — творчески подошла к беседе мама-Койфман.
— Джаз, ты знаешь, — воодушевился Тони соучастием мамы-Койфман. — Хотя сам я, знаешь, больше люблю рэп, мэн. Это наша музыка, мэн, такая музыка городских черных, знаешь. Знаешь Хэммера, мэн? Ну, Хэммер, "Паблик Энеми", мэн,"Блэк Шип", "Квин Латифа", "Йо-Йо", мэн,— Тони счастливо улыбнулся. — Там все о моей черной душе, мэн, в этой музыке, знаешь. Знаешь: джаз, рэп и баскетбол — это наше, мэн. Как ты к баскетболу, бэйби? — спросил Тони почти по-родственному.
— О, баскетбол, — подтвердил папа-Койфман. Он был завзятым фаном рижского "Жальгириса", но с восторгом оценивал и игру американских негров: один Майкл Джордан чего стоил!
— Один Майкл Джордан чего стоит, мэн, — Тони загадочно чмокнул губами. — Нет ни одного белого, мэн, которого, знаешь, я бы поставил с Майклом. Ты знаешь, мэн, баскетбол — это наша игра, мэн. Это все равно как джаз и рэп, мэн. Наше, знаешь! И все такое на ритме, мэн, на черной энергии, мэн – это мы умеем, мэн. Белые, конечно, тоже, мэн. Только я скажу: был у меня близкий друг, мэн. Он был белым. И я тебе скажу, брат, это не все равно, знаешь. Я скучал с ним, мэн. Знаешь, ничего у нас не получилось: другой ритм, ха, хотя oн нравился мне, этот белый, знаешь. Ритм, мэн, я говорю: наш — черный — ритм!, мэн, энергия, мэн, чувства и джаз, знаешь... Будь уверен, мэн: с Майклом Джорданом у меня было бы в порядке, ты знаешь. — О, Майкл Джордан, — отдавая дань уважения супер-звезде американского баскетбола, папа-Койфман даже присвистнул.
— И это не потому, брат, что я черный и не люблю белых, ты знаешь. Я люблю белых. Мне без разницы, мэн, какой ты: белый или черный, знаешь. Есть и среди белых хорошие, мэн, и среди желтых. Я всех белых люблю, мэн, как и черных, мэн. Может евреев меньше люблю и корейцев, мэн. Но корейцы не такие белые, мэн, они даже не белые, мэн, они желтые, а о евреях и говорить нечего, мэн, ты знаешь.
— О, Jewish, — дружески поддакнула мама-Койфман, представляя насколько, должно быть, совпадают ее мнение и мнение этого угнетенного негра в вопросах еврейства и антисемитизма.
— Я бы их, знаешь, вообще из Нью-Йорка гнал, жидов этих, мэн, — завершил мысль Тони. И резко замер: папа-Койфман доставал из джинсов пакетик для очередного, судя по количеству травы, завершающего косяка. Все время удерживая нить разговора под контролем, папа-Койфман уловил что, поскольку речь зашла о братстве, то настал черед трубки мира. Точнее, джойнта мира между неграми и евреями всех стран.
"Леди и джентльмены!" — раздалось по этому поводу из динамиков внутри вагона. Едва проснув¬шийся мр. Сэмьюэл Петерсон, Jr., машинист, прокашлявшись в микрофон, еще раз обратился церемониально:"Ladies and Gentleman," - после чего объяснил, что, слава Богу, дали разрешающий зеленый и теперь появилась стопроцентная возможность съехать, наконец, с этого чертова моста в сторону Бруклина. "Спасибо за кооперацию," — дословно поняла мама-Койфман заключительную фразу машиниста. И вольно вздохнула: Америка ей все больше приходилась по душе.
— What is your name, my friend? — спросила мама-Койфман у Тони очаровательно. И получив немедленный ответ, передала новому, приятному во всех отношениях знакомому скрученный папой-Койфманом косяк. И выдохнула марихуанный аромат через плечо, в сторону отъехавшего теперь на расстояние ровно одного Бруклинского моста Манхеттена.

Геннадий Кацов, 1992 г.