Прожив на кончике луча.

Прежде всего, выражаю соболезнование супруге Дмитрия Александровича, его сыну и самым близким в его жизни людям. Эта потеря для них невосполнима, равно как невосполнима она и для тех, кто Пригова читал, слышал, видел. Невосполнима она и для современной культуры в целом, ведь Д.А. показал высший пилотаж в таких высоких сферах, как литература, изобразительное искусство, драматургия, декламация, пение, кино. Он с легкостью переходил из вербального мира в визуальный, затем в перформансный или экранный, естественно ориентируясь в своем времени и культурном пространстве. Возможно, вся его жизнь была единственно точной иллюстрацией к расхожему евтушенковскому: «Поэт в России - больше, чем поэт». То есть, художник, философ, лицедей. И шут гороховый. На мое поздравление в 2000 году с 60-летием, Д.А. ответил: «Обычно к 60 годам советское правительство присуждало звания. Я бы хотел, чтобы мне дали звание «Заслуженный Работник Культуры». Сокращение мне нравится – «ЗасРаК».

Последний раз я беседовал с Дмитрием Александровичем Приговым 6 августа 2000 года на страницах «НРС». В моем с ним интервью на всю газетную полосу по случаю приезда Пригова в Нью-Йорк. Формат этой заметки не позволяет поговорить о творчестве Пригова, о том, что являясь одним из родоначальников московского концептуализма, он подчинил себе разного рода культурные языки, начиная с графического и литературного. Лучше всего, по-моему, определил концептуализм мэтр Илья Кабаков: «Художник начинает мазать не по холсту, а по зрителям».
В телефонной беседе во вторник с бывшим москвичем Михаилом Эпштейном, уже 17 лет профессором теории культуры и русской литературы в университете Эмори (Атланта), мы пришли к выводу, что последние лет двадцать Д.А. внешне не менялся. Эпштейн знал Пригова с середины 70-х, написал статьи о московских концептуалистах и о Пригове, так что за свои слова отвечает.
Всегда в спортивной форме, острый на язык, внимательный к собеседнику, «литературный» Пригов впервые появился в СССР в журнале «Клуб и художественная самодеятельность» в 1986 году. О чем сейчас мало кто помнит. Это была первая публикация авторов московского клуба «Поэзия», объединившего весь столичный андерграунд. В клубе Д.А. был ответственным по «внешним сношениям», поэт Игорь Иртеньев - президентом, я занимал должность директора клуба. В неделю бывало по два-три вечера, а выступления в Манеже, или вечера в Политехническом, как реплика на традиции 1960-х, стали историческими.
Пригов, казалось, был везде. Живые классики Фридрих Дюрренматт с Максом Фришем посетили выставку на Якиманке – в телерепортажах Пригов на заднем плане. Вим Вендерс прибыл на Московский кинофестиваль - Д.А. рядом с ним. Я не помню сколь-нибудь важной, знаковой дискуссии, акции, интересного вечера в конце 1980-х, чтобы обошлось без Пригова. Его слушали, его уважали, его ценили высоко. По заслугам.
И здесь нельзя не сказать о том, что Пригов дал нам пример стареющего поэта. Кажется, Сергей Гандлевский как-то сказал, что Пушкин такого примера русскому читатею не преподнес, погибнув в 37-летнем возрасте. Хотя, не Пушкиным единым полна русская поэзия, и Ахматова с Пастернаком вполне отвечают на вопрос пытливого собрата по писательскому цеху: «А как поэту вести себя в старости?» Уже в 40 лет Бродский пишет: «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной». В 1995 году нобелевский лауреат Иосиф Бродский выглядел на все семьдесят. В его-то 55-ть.
А упомянутый Евгений Евтушенко, отметивший 18 июля свой 75-летний юбилей, по-прежнему активен, эстраден. Строг, как учитель, обидчив, как подросток. Десятилетиями не может поделить с Вознесенским поэтический Олимп.
И Дмитрий Александрович Пригов. Он вывел поэзию за ее традиционные рамки, уйдя от привычного образа завывающего на собственных текстах поэта. Пригов ушел из жизни в возрасте 66 лет, но его энергии удивлялись забуревшие от славы рэпперы. «Проект Дмитрий Алексадрович Пригов» – так называл себя Д.А. и такой опыт проживания в культуре, на срезе жанров и вне времени, искренний и ернический – этот опыт был необычен и свеж.
Он размывал границы жанров, читая классический текст «Евгения Онегина», как мантру. Он создавал собственный жанр, который исчез вместе с его уходом.
Пригов стремился стать всем и быть везде, что абсолютно невозможно для физического тела. Остается лишь предполагать, что выйдя за его рамки, он своего добился, став тем, чему смертным стать не дано. Как заметил И.Бродский: «Если вещи нет, значит она есть везде».

Геннадий Кацов
Новое Русское Слово 21-22 июля 2007