Отцы и дети. Семейный портрет. Часть вторая.

Стелла Шалумова родилась в Москве в год Тигра, по знаку Скорпион. Закончила МХТИ (Московский химико-технологический институт им. Менделеева). Приехала в Америку в 1989 году. Проживает в Буффало.

- Стелла, в одном из последних номеров «Теленедели» было опубликовано интервью с вашим отцом, Бениамином Шалумовым. Он был одним из ведущих специалистов-химиков СССР, одним из основателей и разработчиков волоконной оптики в СССР. Профессор, доктор наук. С 1994 года он проживает в Буффало, а с 1998 года, в возрасте 63 лет, увлекается живописью настолько успешно, что одна персональная выставка открывается за другой – и в США, и в России. В своем интервью Биньямин Шалумов рассказал, что и дочь его, будучи по образованию человеком техническим, также неожиданно для себя начала писать маслом и делает это весьма успешно и талантливо. Причем, и вы, и ваш отец рисовать нигде не учились.

- Да, это так, но отец всю жизнь любил живопись и ею интересовался, а я с детства иллюстрировала свои стихи рисунками. В дополнение к моему техническому образованию, я играю на гитаре, люблю попеть, сочиняю стихи. Рисунки к ним были сюжетными, без человеческих фигур, но передавали, на мой взгляд, внутреннее ощущение, возникшее по ассоциации с каким-то стихотворением. Слова могли быть одни, рисунок мог никак их не иллюстрировать, но в целом это было больше сказанного в словах и написанного тушью на бумаге.

- Как произошел переход от графики к живописи, ведь для новичка это довольно рискованное предприятие?

- Просто в какой-то момент я ощутила, что не хватает цвета, не хватает контраста. Или во мне стало больше цвета… Тогда-то я и решила взять холст.

- Когда это произошло?

- Через некоторое время по прибытию в Америку. Я бы сказала так: в прошлом веке.

- Сейчас в нашей иммиграции появилось немало людей, вдруг взявшихся в США за написание картин, стихов и даже романов. Но, опять-таки, не сразу, а после какого-то количества прожитых в Америке лет. То есть, в первые годы иммиграции, видимо, не до творчества?

- Я бы не соединяла никакой творческий процесс с местоприбыванием. Мой опыт скорее связан с ощущением самой себя - и не важно, в какой стране и в каком городе. Есть такое выражение: «Хорошо где нас нет». Я придерживаюсь противоположного принципа: «Хорошо там, где мы есть!» С возрастом все больше впечатляющих встреч с самыми разными людьми и все больше начинаешь ценить общение. При этом какая разница, где живешь: в Москве, Буффало, на Барбадосе или в Каменогорске. Самое главное – что в тебе, как наполняет тебя накопленный опыт. И тогда количество переходит в качество: количество людей вокруг тебя, новых впечатлений, переживаний по этому поводу переходит у кого в песни, у кого в прозу или стихи.

- Кто выпиливает лобзиком, а кто и успокаивается у телевизора, где ему уже хорошо?

- Вероятно, так. Я думаю, это происходит от осознания полноты жизни, когда нечто тебя переполняет, чего-то хочется и ты уже не можешь этого не делать. Здесь от желания до его реализации – вопрос, скорее, времени, а не места жительства.

- Но в Буффало, в отличие от ситуации столичной, не так много возможностей для общения?

- Еще раз могу сказать: я бы не делала на этом упор. Для меня не важно место, важнее – как ты себя сегодня, в настоящем, ощущаешь.

- В том-то и дело, что по прибытии в Америку новые иммигранты чувствуют себя не в своей тарелке и обвиняют в этом именно охоту к перемене мест. Всем бы вам оптимизм! Судя по вашим работам последнего периода, ощущаете вы себя, говоря на местном языке, cool – клево. Картины словно лучатся энергией. Значит ли это, что вы чувтсвуете себя счастливым человеком, ведь противоположное - депрессивное состояние - как раз характерно энергетическим спадом?

- Есть классический взгляд на художника, как на человека страдающего – только в таком состоянии он, якобы, способен творить.

- То есть, накорми художника или поэта – и вдохновению не бывать, а чем художник или поэт голоднее, тем он лучше пишет?

- Это устоявшийся подход к творческому типу личности. Кстати, ни один известный художник не скончался в нищете, и если, к примеру, Ван Гог – исключение, то только потому, что прожил он 37 лет и не дожил до своей славы. Я считаю, все-таки человек не рожден для страдания.

- А «рожден для счастья, как птица для полета»?

- Есть трудности – они всегда сопутствуют по жизни, но страдание – это твой выбор. Человек рожден для счастья, рожден давать свет другим, если он в человеке есть, рожден для того, чтобы жизнь, ощущения людей вокруг были ярче и сочнее. Тогда и самому живется легче.

- Я видел получасовое майское телеинтервью с вами на украинском телеканале. Это была открытая линия и звонившие в студию благодарили вас за душевное тепло, за заряд энергии, которые идут от вас и от ваших работ. Страшно было выходить на люди, то есть перенести свои картины из мастерской в галерею?

- Я бы не сказала: «Страшно». Скорее – непривычно и необычно. У меня достаточно большой круг общения и в Москве, и в Киеве, мне известны мнения близких людей о том, как они относятся к тому, что я делаю. А уже имея поддержку этих людей, все остальное намного проще. Сколько людей столько и мнений, но если кому-то мои работы приносят свет и тепло – для меня этого вполне достаточно.

- Стелла, у вас трое детей, мальчики. Входят ли они в число ваших критиков? Ваш отец сказал, что с внуками он обязательно советуется и интересуется их мнением.

- Три мальчика – три разных возраста и мнения. Самая большая для меня похвала, когда кто-то из них говорит: «Эту картину я возьму себе в коллекцию».

- У каждого есть свои любимые картины?

- Безусловно. И когда картина закончена, если кто-то скажет: «Ой, а можно это мне?» – это очень приятно слышать.

- В ваших работах буйство красок, мазков, линий. В какой момент вы понимаете, что картину пора закончить?

- Я думаю, картина заканчивается, когда ты отразил свое состояние в настоящий момент, то есть когда, что называется, ни добавить, ни убавить. В человеческих отношениях это, наверное, и есть гармония. Если, по известному определению, скульптор отсекает от камня все ненужное, то в картине наступает момент, когда больше уже ничего не нужно добавлять. После этого уже не хочется ничего в этой работе доделывать. К своим картинам я не возвращаюсь, поскольку человек меняется каждую секунду, его ощущения меняются, и ведь так много всего непознанного, так много разных красок и оттенков, что закончив картину можно переходить к другой, больше к пережитому в картине моменту не возвращаясь.

- Соотносите ли вы себя с какими-то живописными течениями. Человек вы образованный и вряд ли на вас не произвели впечатления картины мастеров. Вопрос, в общем-то банальный, но с другой стороны, вы выстваляетесь сегодня в галереях, показываете свои работы и понятно, что зрители будут их с какими-то именами сравнивать.

- Это очень сложный вопрос, поскольку я бы вообще не классифицировала живопись на авангард, реализм, классицизм, концептуализм… Ведь это занятие критиков, которым надо чем-то заниматься, поскольку сами-то они искусство не создают.

- По известному высказыванию Лао Цзы: «Знающий не говорит, говорящий не знает»?

- Ну, да. Искусствоведы высказывают свое мнение, но это позиция, оценка одного человека или группы специалистов. В то же время отношение к какому-то человеку и явлению можно создать, объективности в этом очень мало.

- Тем не менее, объективно существует история искусства, в которой есть свои течения и свои имена. Вернемся к моему вопросу?

- Мне трудно сказать, к какому из течений я себя отношу. Любимые художники: Кандинский, Борисов-Мусатов, ранний Шагал, из современных – московский художник Александр Давид.

- О нем, как едва ли не о своем учителе, говорил и ваш отец.

- Имен художников, которые мне нравятся, конечно же намного больше. Основной принцип близости художника или его работы – когда картина «дышит», когда ты с ней можешь общаться.

- Ваши рисунки были графической стороной ваших ранних поэтических текстов. Можно ли сегодня сказать, что ваши картины – живописная стороны вашей сегодняшней поэзии?

- Все это имеет отношение ко мне, составляет мой внутренний мир, проявляясь на холсте, в рисунке или в текстах. И если мои картины передают энергию, которая производит на зрителя впечатление – я только рада.

- Вашем отцу я задал вопрос о его отношении к картинам дочери. Каково ваше мнение о картинах Биньямина Шалумова?

- Я думаю, в них реализовался его жизненный потенциал. К какому-то моменту он понял, что ему есть что сказать – линиями, красками, сюжетом. В подавляющем большинстве своих работ он ищет светлые, устойчивые стороны жизни, то есть он нашел свою гармонию. И в каждой его работе есть балланс, как попытка осознания себя в мире.

- Могу только сказать, что для ваших работ это редкое качество. Они чаще напоминают мне всплеск эмоций в цвете и крупных, ярких мазках.

- Я не думаю о балансе, мои работы – это конкретные состояния и ощущения. По сравнению с моими, работы отца очень сбалансированы, что и ощущает зритель.

- В таком случае, как возникают названия ваших работ?

- По необходимости. Я бы не называла ни одну свою работу, потому что в жизни и так много ограничений. Давать человеку направление, сказать, что он должен там увидеть – не совсем верно, по-крайней мере для моих работ. Это, с одной стороны, ограничивает, направляет в какое-то русло, а с другой - уменьшает простор для воображения.

- Получается, что название картины – это уже цензура.

- Для меня – да. Давать картинам названия – самая нелюбимая и непростая для меня задача. Все же остальное – от души и сердца.

Побеседовал Геннадий Кацов
Теленеделя, 21 - 27 июля 2003 года