Русский блюз в Гринвич-Вилледже.

С первого февраля этого года Юрию Наумову, блюзовому гитаристу и исполнителю собственных песен, предложили выступать в клубе «Speak Easy» по субботам. Для тех, кто посвящен в тайны закулисной жизни театрально-концертного Нью-Йорка, это значит, что музыкант, эмигрировавший из бывшего Советского Союза всего два года назад, с успехом делает в Америке карьеру.
Со времен Д'Артаньяна, целенаправленно озадаченного покорением Парижа, мало что изменилось: новичку предоставляются в столице шансы, которые он с нескольких попыток может удачливо использовать. В столице современного искусства Нью-Йорке для Д'Артаньянов от музыки шансов добиться успеха немало. Прежде всего — это система ореn mike (микрофонов, предоставленных для всех желающих). Несколько известных клубов выделяют день в неделе (обычно это понедельник или среда), и с определенного времени, чаще всего с восьми вечера, любой желающий может рискнуть и выдать что-нибудь из собственной «нетленки» перед микрофоном. То есть занять зрителей не дольше восьми минут (таков строгий регламент) или исполнить не больше двух песен.
Нередко, менеджеру клуба кто-либо из музыкантов приходится по душе. В этом случае фаворита отводят в сторону и ненавязчиво интересуются, «как насчет того, чтобы отыграть еще разок». Для начала предлагают самые непрестижные дни: понедельник или воскресенье (поскольку в Америке календарная неделя начинается с воскресенья, то вечер перед трудовым понедельником считается непригодным для поздних развлечений). После выступления ореn mike, Юрию Наумову был предложен четверг. Полгода концертов по четвергам в клубе «Speak Easy» привели к появлению публики, которая начала ходить специально на Наумова. Что, конечно же, повысило рэйтинг музыканта и чувствительно повлияло на всегда хладнокровного менеджера: Юрий Наумов получил предложение на концерты в самые посещаемые и наипрестижные в системе музыкальных клубов Сохо и Гринич-Вилледжа субботние вечера.
Что дальше?

Мой первый вопрос к Юрию Наумову именно на эту тему:

— успех в клубе — замечательно. Что дальше?

— На сегодняшний день есть несколько предложений. Съемки документального фильма усилиями группы студентов Нью-Йоркского университета. Они уже получили на свой проект добро.
Кроме того, получен контракт от одной крупной фирмы, которая последние два года специализируется на телевизионных коммерческих клипах. Меня они рассматривают, как одного из потенциальных артистов, на которых они собираются ставить. В принципе речь идет (и это — компромисс, который мне предлагается) об инструментальных проектах. Они очень позитивно относятся к тому, что я делаю с гитарой как инструменталист. Но они сказали, что на первых порах у них вызывает опасение, пойдут ли мои песни на русском языке: на них они не видят рынка в ближайшем будущем.

— Что ты имеешь в виду: инструментальный проект?

— У меня есть в общей сложности до 25 номеров чисто гитарно-инструментальной музыки. Это — самостоятельно задуманные композиции, которые еще в России я проектировал вставить в альбомы с песнями. Но здесь с этого придется просто начинать.

— Были ли подобные предложения в России?

— Нет. Все проекты в Советском Союзе, как-то с этим связанные — типа «Интершанс»: заморские купцы приезжали посмотреть на товар и выбрать себе что-то там — пеньку, пушнину, пару завалящих музыкантов. Это с самого начала не внушало доверия То, что происходит здесь — это вариант сложно просчитываемый, но тем не менее оптимальный и на несколько порядков выше и надежнее. Все-таки здесь я существую в реальной ситуации, и хотя меня тоже до какой-то степей выбирают, но с большим приближением к реальным результатам.

— Насколько жесткую позицию занимают американские менеджеры, предлагая тебе контракт?

— Я могу сказать, что мой первый контракт скорее всего принесет мне имя, но не принесет денег даже в случае успеха. То есть до 65% от о( общей суммы попадет не в мой карман.
В принципе, этот контракт не рабский, а умеренно крепостнический. Еще во время первых переговоров мне сказали: ты честный художник и можешь делать все, что угодно и где пожелаешь. Но когда ты хочешь на своей музыке заработать деньги — это уже предполагает компромисс.

— Можешь ли ты представить, как в наше время предложение о контракте делают России?

— Здесь эти сделки существуют почти 40 лет и утряслись до некоторых стандартов, детально описанных. И если менеджер претендует на предельную сумму от дохода артиста — то это степень его неприличия, ограниченная верхними стандартами индустрии. Он не может пойти выше, так как это уже грабеж.
Поскольку в России мало приличных студий и бизнес сейчас только формируется, то местные московско-ленинградские мафиози могут раскручивать совершенно разбойничьи контракты. Та, по-своему несчастная, но и независимая пора, в которой я рос и входил в российский рок 80-х, — эта пора прошла. Тогда было достаточно среднего качества выпущенного в подпольных условиях альбома и его распространения по стране с рук на руки, чтобы твое имя было сделано.
Сейчас растет поколение, которое поглощает информацию с телевидения. Понимаешь, с одной стороны, ТВ помягчало, а с другой — оно сгруппировало информацию вокруг себя. Я мог попить с журналистом пива или послать его в случае его хамства, и мне не надо было прогибаться ни перед кем из них: я был независим от официоза. Эта ситуация для мальчиков 90-х коренным образом меняется. Они уже должны прогнуться в Москве перед дядей, стать на цыпочки: «Вы тот самый? А я вот такой-то», на что дядя скажет: «Извини, мальчик, у меня нет времени». Это все уже началось и будет разрастаться. Я думаю, среди тех людей, которые могут сделать что-то серьезное в российском рок-н-ролле, будет немало искалеченных судеб. Немалое количество людей будут попадать в откровенно грабительские контракты от безысходности, от того, что просто некуда деться.

— Какие перемены ты ожидаешь в своей творческой судьбе?

— Если говорить о творчестве, то переход исключительно плавный. Я четко представлял ситуацию, где к тому, что я делал с текстом, интерес будет утрачен окончательно. Другой язык. С другой стороны, к тому, что я делаю со звуком, интерес вырастет по сравнению с Россией. Реально так и получилось. В принципе, выбор между Россией и Америкой для меня был выбором между мной-музыкантом и мной, пишущим тексты. Перевесил музыкант.

— Насколько серьезны, в таком случае, у тебя были представления об американском музыкально-исполнительском рынке?

— Ты знаешь, я был очень удивлен. В своем воображении я доходил до такого абсурда, что в каждом клубе этого 8-миллионного города играет какой-то неоткрытый Джимми Хендрикс. В каждом! То есть из тысячи Хендриксов выбирается один, остальные 999 питаются объедками пиццы, запивают прокисшим пивом и умирают в безвестности, облепленные мухами... На самом деле расклад такой: художник Хендрикс — единственный, и он, в общем-то, и выбивается. То есть люди, которые в своем творчестве настоящие художники, — в принципе все могут реализоваться.

— Совершенное общество?

— А те, кто просто хорошие профессионалы? С этими похуже, а их — большее количество. Но шанс людей, которые сильно хотят, здорово умеют и готовы многим пожертвовать ради любимого дела, — их шанс здесь высок. Я не сказал бы, что здесь мне тяжелее пробиваться, чем в России. В целом, эта среда не более жесткая и не более жестокая, чем российская.

— Кого бы ты мог назвать из музыкантов в России, оказавших на тебя серьезное влияние?

— Человек, которого я очень любил, — Майк Науменко из группы «Зоопарк». Он умер в 36 лет от инсульта, умер совсем недавно, где-то в начале сентября прошлого года. Я был потрясен. Среди всего российского рокерства он, безусловно, мой самый любимый художник.
Если о других музыкантах, то достаточно близко знал Костю Кинчева из группы "Алиса", чуть хуже — Сашу Башлачева. Но, в общем, я существовал в одиночку.

— Насколько тексты, которые ты пишешь сейчас, отражают твою нынешнюю ситуацию?

— Мне сложно сказать. Наверно, такие вещи со стороны более ощутимы. Мне интереснее сказать по поводу музыки. Когда я музицировал и сочинял песни в России, то в них не было явно узнаваемых элементов русской музыки. Но когда я стал играть здесь те же блюзы, которые в России никак не воспринимались как корневые российские, то американцы четко отреагировали: это не американская и не европейская музыка. Они уловили то, что я не улавливаю.

— На концертах ты и поешь по-русски. Каково твое ощущение зрительного зала при этом?

— А я людей предупреждаю. Я говорю с очень густым акцентом и предупреждаю, что буду петь на русском языке. И если вы ничего не поймете, то не испытывайте по этому поводу никаких переживаний, как их не испытывал и я в свое время, слушая «Лэд Зеппелин» и «Битлз» и не понимая ни одного слова. Просто слушайте музыку.


Геннадий Кацов
Новое русское слово, 28 февраля 1992 года