Все, что не длиннее десяти минут.

«Наступала ночь... нет, какая ночь! разве летом в Петербурге бывают ночи? это не ночь, а... тут надо бы выдумать другое название - так, полусвет... Все тихо кругом. Нева точно спала; изредка, будто впросонках,она плеснет легонько волной в берег и замолчит. А там откуда ни возьмется поздний ветерок, пронесется над сонными водами, но не сможет разбудить их, а только зарябит поверхность и повеет прохладой на Наденьку и Александра или принесет им звук дальней песни - и снова все смолкнет, и опять Нева неподвижна, как спящий человек, который при легком шуме откроет на минуту глаза и тотчас снова закроет; и сон пуще сомкнет его отяжелевшие веки. Потом со стороны моста послышится как будто отдаленный гром, а вслед за тем лай сторожевой собаки с ближайшей тони, и опять все тихо. Деревья образовали темный свод и чуть-чуть, без шума, качали ветвями. На дачах по берегам мелькали огоньки...»
И.А.Гончаров. Обыкновенная история

Сегодня и «Обломова»-то читать нелегкий труд, а у Гончарова это единственный, по-моему, заслуживающий внимания роман. И от корки до корки «Идиота» с «Войной и мир», «Гроздья гнева» с «Шумом и яростью» читают в наше время избранные. Да, и то в мини-версиях, в основном, где от крупного романного тела остается лишь высохшая мумия. Так ли в этом виновата сама классика, с ее неспешно разворачивающимися сюжетами, в ткани которых описательные периоды «поэтического» Тургенева и «степного» Чехова не меньшее занудство, чем горные пастельные пейзажи в виде настенных обоев.
 
Утверждение, что книги сегодня не читают – неправда. Я всегда поражаюсь, зайдя в книжные супермаркеты, вроде Borders или Barneys and Nobel, изобилию на полках. Коль есть такое серьезное весомое предложение, то есть и массовый спрос. А отдельные секции классики не могут не радовать: Чарльз Диккенс, Джейн Остин, Марк Твен, Герман Мелвилл, Джек Лондон, Виктор Гюго, Роберт Стивенсон, Александр Дюма. И еще отдельно – классика от Oprah’s Book Club, от неизбежной Опры Уинфри с «Анной Карениной», «Любовью во время холеры» Маркеса и «Ночью» Эли Визеля.
Классику и покупают, и прочитывают. Другое дело, как. Ибо «как» всегда зависит от «кем». Кем читается? Классическая домохозяйка поглощает многотомники любовных романов и семейных саг; детектив, фантастика и фэнтези уже больше годятся в аудио-вариантах, но тоже еще в фаворе. Беллетристика и мемуары идут просто «на ура!»
Повесть, роман, поэма активному современнику поисковика Google, социально-сетевому твиттероиду, лаконичному фану SMS – ножом по горлу. Все эти описания неба и моря, жизнеустройства героев и топографической части романного действа – пустой звук для резвого интернет-пользователя в общем, и для молодых хакеров и их хакерш в частности.
Сегодня все, что не скандал и не action, не есть религия. Если скорость – это то, что отличает нашу цивилизацию от предыдущих (П.Вирилио), то мы – адепты римейков, когда «большая литература» переводится на современный язык (вроде «Анны Каренины-2» О.Шишкина), и мы же - жертвы сиквелов, приквелов, мидквелов. «Дяди Вани» и «Чайки» интерпретируются театром и кинематографом бессчетно, и эта дурная бесконечность перерастает в одну большую «ДЯДЮ ЧАЙКУ», перелетающую со скоростью пикирующего бомбардировщика сразу со сцены в десятиминутный фрагмент на youtube.
Десять минут и не больше – все остальное автоматически отрезается.Еще Бунин хотел, как вспоминает Катаев, заново переписать «Анну Каренину», “убрав все длинноты, кое-что опустить, кое-где сделав фразы более точными, изящными…”, и был глубоко убеждён, что “отредактированный таким образом Толстой <…> приобретёт дополнительно тех читателей, которые не всегда могут осилить его романы именно в силу их недостаточной стилистической обработки”.
Современному бунинцу к этой задаче необходимо добавить условие: убрать все длинноты, чтобы уложиться в десятиминутную видеоверсию. С двустрочной содержанием-рекламой на twitter.
Впору писать «Конец истории филогенеза», если видеть венец творения в его совершенной форме – человек-читатель, а земной Рай – это когда «читатель настолько же талантлив, как и писатель». Версия в twitter дает возможность одновременно существовать и в писательской, и в читательской ипостасях. И если в 1970-х активно обсуждался конец романа в литературе, то в нынешнее время мы можем говорить о конце литературы в том качестве, в каком мы ее помним, будучи читателями прошлого, ХХ века.
Вернее, это еще не конец, ибо на наш читательский век хватит, а Borders и Barneys and Nobel пока еще забиты результатами писательского труда, как желудок – результатами обильной трапезы.
Собственно, человек, как и желудочный сок, готов поглощать все: от полезной пищи до полуфабрикатов. В первом случае, происходит насыщение с последующим перенасыщением; во втором, можно отравиться с последующим летальным исходом.
Краткие, лаконичные, законченные по форме и емкие по содержанию action – литературная тенденция в расчете на новый тип читателя, который не отравится. Владеющего мышью и печатающего вслепую на нескольких языках. Проще говоря, на новый тип писателя, которого Джойс и Пруст ко многому обяжут, если появятся в формате twitter.
Другое дело, что в мире I-phone, I-pod, I-pad время течет по другому, и формы взаимоотношений непривычны для натруженного трехмерным пространством глаза. Там все не так, и малость текста является его достоинством, а не ущербностью.
Там онтогенез с невероятными вэб-возможностями, и обычный сапиенс превращается в homo volens – человека умышленного, приставленного к сети и в нее погруженного. Человека рационального в том, реальном, то есть виртуальном смысле. С той стороны физический мир во вне становится утопией – с ее фолиантами-романами, длинными монологами и водевильными страстями, а единственной ценностью остается скорость. При особо высоких скоростях привычный нам мир оттуда уже просто незаметен. Он сжимается при ускорении до единственно значимой функции – фразы, картинки, значка «смайлик».
Не знаю, развитие здесь или деградация. Просто, все иное и по другому, по логике парадокса и метаморфозы, как в одном любимом мною удивительном описании – странного, мистического события, увидеть которое можно также через экран, но еще не монитора:

"– А вы не шутите, – сказала Цецилия Ц., – бывают, знаете, удивительные уловки. Вот, я помню: когда была ребёнком, в моде были, – ах, не только у ребят, но и у взрослых, – такие штуки, назывались «нетки», – и к ним полагалось, значит, особое зеркало, мало что кривое – абсолютно искажённое, ничего нельзя было понять, провалы, путаница, всё скользит в глазах, но его кривизна была неспроста, а как раз так пригнана... Или, скорее, к его кривизне были так подобраны... Нет, постойте, я плохо объясняю. Одним словом, у вас было такое вот дикое зеркало и целая коллекция разных неток, то есть абсолютно нелепых предметов: всякие там бесформенные, пёстрые, в дырках, в пятнах, рябые, шишковатые штуки, вроде каких-то ископаемых, – но зеркало, которое обыкновенные предметы искажало, теперь, значит, получало настоящую пищу, то есть, когда вы такой непонятный и уродливый предмет ставили так, что он отражался в непонятном и уродливом зеркале, получалось замечательно; нет на нет давало да, всё восстанавливалось, всё было хорошо, – и вот из бесформенной пестряди получался в зеркале чудный стройный образ: цветы, корабль, фигура, какой-нибудь пейзаж. Можно было – на заказ – даже собственный портрет, то есть вам давали какую-то кошмарную кашу, а это и были вы, но ключ от вас был у зеркала. Ах, я помню, как было весело и немного жутко – вдруг ничего не получится! – брать в руки вот такую новую непонятную нетку и приближать к зеркалу, и видеть в нём, как твоя рука совершенно разлагается, но зато как бессмысленная нетка складывается в прелестную картину, ясную, ясную..."
В.Набоков. "Приглашение на казнь"