Которые ненавидят | Геннадий Кацов - поэт, писатель, человек...

Которые ненавидят		РАССКАЗЫ
Вернуться к перечню статей >>>

	И вот причина: Сведенборг беседовал с Ангелами, которые любят религию, но тщеславие не позволило ему беседовать с Дьяволами, которые ее ненавидят, У.Блейк, Бракосочетание Рая и Ада.
Сергей Александрович Комлев, 21 год и 7 месяцев, выходит из дома к автобусной остановке	Вот он идет по улице. Он работает над собой: расправил плечи (сутулился), улыбчив по-американски (такой стиль атас!), не хромает (в зависимости от забывчивости). Выбрит по необходимости. Или: брился по необходимости вчера, а сегодня не проросло исключительно. Позавчера проросло, вчера выбрит, а сегодня - без необходимости. Он уже не помнит, вправе ли такое бывать, и как часто, и если сегодня вторник - вероятно, по вторникам, но уже не помнит, его это особенность или особенность общая!
Остановился, радостно трет ладонями обе щеки сразу	Еще раз погладил бритое: ладонь скатилась по гладкой щеке к подбородку, мизинец щупывает ямочку без отрицательных уколов щетины, лишь тощие деревья спускаются ярусами к каменистому дну, покоторому хлещет стремительная река, преодолевая пороги и резкие повороты;
Толстую собаку вывела гулять девочка-девочка-девочка-девочка- девочка-девочка-девочка-девочка-де	невнимательные брызги высыпаются из воды испариться вдоль сухих камней, а над самой рекой недостаток ветра, словно весь ветер внутри воды, оттого она и вздувается, и бурлит, чего-то хочет, пенится яро, пока вокруг немеют камни с деревьями - и можно представить, какая там на дне нетишина, если вода малохолодная, по-видимому, мизинцу тепло ощупать такую воду, и мизинец подбирается кверху, откуда вытекает вода, в уголок губной боли, а губы болят с того раза, когда он шел по улице также, но упал не так и с того вечера губы все не заживают.
Комлев Сергей Александрович смеется «хаха» бормочет, выкрикивает	"Это когда был выбит зуб! - вспоминает он, вытирая слюну с подбородка, - да, когда был выбит зуб, еще тогда зуб был выбит, конечно, без выбитого зуба не обошлось, еще бы, ха-ха, вот такой зуб выскочил на асфальт, и побежал, а я губами по асфальту за ним: «Эй, зуб!», а ему хоть бы што, а ему – капшо, зуб ему через плечо, только стирать об асфальт губы за таким зубом, вот как тогда было!" Он вытирает слюну с подбородка пока идет по улице.
Размышляет о собственном здоровье о сердце	Тошнотворная погода. Хотя ему все равно: что дождь, что не дождь - уже не заболеет. Он взял теперь в толк, что болеть - нечему, внутри осталось от организма такое, на что ни одна стихия не позарится, а остальное удалили или само вымерло. Только и осталось слышать удары сердца такие "бух-бух, бу-бух", почему-то в голове, а ведь сердце - эге! - сердце, мать твою еб, находится в иголочке, а иголочка - на дне посылочки, а посылочка - на дне ущелья, вдоль которого стремится речка, одолевая пороги и повороты, и если лишь ее вброд перейти, выставив автомат выше груди, то все-все здания вокруг он вспомнит, и по какой улице вернется вспомнит, чтобы не забыть ее названия
Комлев сравнивает удары сердца со взрывами снарядов	.И сердце откажет шуметь в голове ударами "ба-бах", будто снаряды взрываются. "Даже ради Бога, пусть взрываются, - думает он, пока на тротуаре улыбчив по-американски, - но без шума; взорвался, а снаряду колыбельную: не шуми, сынок, ты совсем взрослый, сынок, как же нам, сыночек, чтоб ты не шумел," - а снаряд скулит после взрыва "ой-ой-йей", весь в бинтах жел¬тых, но слушается послушно, и взрывается по-новой, но без звука, только видно - столб подымается от изнутри ущелья с водой и крошевом камня, звука нет, а впечатлительно столб, который расширяется кверху, уходит от воды, конусом подкашивается в основании, заполняя собой небо - и там уже вместо неба прозрачно отбирает воздух.
Комлев думает, что всё вокруг него игра	Да тишина вокруг без боли и памяти. Да все вокруг без боли и памяти. Он шагает всем нав¬стречу, стучит об них телом, спотыкаясь, а им не больно, и мигом они его не помнят: все же игра какая, раз они его не обижают и не обижаются. Все играют с ним в игру, знают ее правила, а он - угадывает: за угол окна шторку отпустил за игрой подглядывать, или в стекло сквозь витрину смотрит, как везде они его не замечают, пока из-под водопроводного люка никто не рассмеется - игра такая, он знает какая вокруг иг¬ра. Или кору отколупнул, а ничего в дереве нет, полое оно ра¬ботает с приклеенными листиками, даже пальцем пробовать - клейкие листики в основании, если слюной их обратно к дереву подклеить.
- Нельзя построить мир, - думает	"Нельзя построить мир, - он работает над собой, - который можно угадать." Очень доволен, крайне собой доволен. Вокруг прилетело городское животное с черным привидением клюва, и он помнит ей имя: Шаба-дуба. Животное Шаба-дуба, хотя, кажется, не бывает у птиц (у птиц!) таких названий. Это - у мимоходом говорящих, у всякого, которым никогда не придет мысль: нельзя построить мир. Это у гитариста из времен школы, такой был рыжий, звали Кирпич, и он на репетиции присказывал: шаба-дуба, три-пятнадцать, шаба-дуба. Или его так звали - Шаба-дуба, хотя странно, как так, птичье имя - гитаристу, хотя странно, чтобы вообще так людей звали, даже ротного Прокопчука звали не так: Шаба-дуба.
Впечатления Комлева сумбурны, иногда он это осознает	Это он помнил, это было также просто, как носки. И птицу помнил, и дома с острыми углами по обе стороны дороги как раз на уровне груди. И если поворачивать за угол, обязательно ударит такой самый, из чего эти дома сделаны: из кирпичей (Кирпич - имя гитариста, он так вспоминает; "простых вещей вспомнить нельзя", - он так думает). Сегодня слишком народа и два дома до остановки.
Мимо проходит мама Игоря Городецкого	"Здравствуйте," - он улыбается матери Игоря Городецкого из шестого подъезда, он до Афгана часто приходил к Игорю домой и купил у Городецкого джинсы, потом - к аппаратуре наушники. Игорь еще ходил в разные места, брал его с собой, а мама Игоря пробовала с ним об Игоре говорить и просила, он теперь не помнит, о чем она его просила об Игоре. "Здравствуй, Сережа," - а сейчас проскороговорила, не посмотрела: как на кошку, как на животное.
Крутит дулю, теряет и подымает костыль	Ну, и фиг вам, - он радуется до фига, - какая: нате вам, ути-фрути, а когда срет, наверное, дуется, и вся рожа красная, и не до важности, - он прикидывает срущую картинку и гигикает с полным ртом смеха, и пританцовывает от радости видеть маму Игоря с задранной юбкой на унитазе. Ну, как животные срут, с задранными юбками. Или следующие животные: автобус. Он с собой спорит: нет, не животные.
вспоминает Со стороны Сергей Александрович себя ощупывает, будто вшей ищет	Тогда к ущелью их подвез автобус, а он сидел в нем, как животное с автоматом наперевес и такой тот автобус никто не знал животным, напротив, как и другие автобусы, он был тогда небрит, но сейчас знает, что в автобус обязательно садиться гладковыбритым, иначе автобус обстреляют - и тщательно перед уходом брился: голову, щеки, грудь, в паху, вообще снимал во всем волос, только бы по автобусу не стреляли, раз в нем никого из небритых нет.
Комлев оглядывается и падает Комлев вспоминает пытается подняться с тротуара ищет костыль, пытается подняться поднялся	“Гляди, куда пошел!" - он слышит их голоса, и побежали за ним, до остановки всего один дом, но всегда на улице они его караулят, особенно рыжий мальчик, совсем подростком похож на Кирпича, даже больше на Игоря Городецкого, если бы Игорь был рыжим; и когда от них не убежать - беспременно собьют с ног, как в тот раз, когда с зубом; а убежать труднонадежно, он редко бегает, “эй, калека идиотский,” - кричит рыжий мальчик, а за ним остальные смеются, бросают камнями и пылью, сразу стучит в мозг сердце, разбалтывая голову в стороны и руки наспех держат воздух, пока тело подбирает скрипучую левую ногу, проводит шаг сквозь густое расстояние к остановке и дома выскакивают рядом, вырываются из тротуара, в который капает пот с подбородка, и слюна с подбородка, а асфальт раскален – и слюна бежит плотными шариками ртути; тело вытягивает правую ногу, едва на ней держатся все движения - и он балансирует, отрывая взглядом витрину "Гастронома", она мчится по дуге через дорогу, всем стеклом разворачивает себя к асфальту, останавливается на дне воздуха, чтобы в очередной миг опрокинуться сверху и замереть в окне телефонной будки, но сразу назад выскакивает отражать всех пешеходов, и застывает вновь вертикальной в бликах витриной. К нему подымается бордюр, расшатанный хуже зуба, и бордюр подскакивает ударять витрину, даже крик стекол слышен словно изнутри самого себя, а голосами мальчишки перекликаются "ха-ха, попал," - и твердое бъет в спину, к остановке лишь пол-дома, подтягивать левую ногу, и еще удар, как тогда в ущелье, а он успевает идти пять шагов, шагов пять «здравствуйте» маме Игоря Городецкого, «здравствуйте» соседке из квартиры рядом, «здравствуйте» - еще не знал, что на этот случай, деревья опрокинулись желтеть в ручей, а дно ущелья поднялось острыми камнями навстречу, и преградило путь, он и понять не опомнился, откуда стреляли душманы: вмиг вокруг лица обступили камни и он вошел в каменистое дно, стирая любую выпуклую деталь внезапно жаркого лица. Он упал в измятое небо, не оглядываясь, спиной над неровно-голубым - и беспредельный холод пересек позвоночник навсегда стучать в ранение головы: бух-бух-бу-бух. Еще издали: почернело солнце, распалось вначале хрупкими шариками и медленно наливалось кровью, выпучив голубиный глаз над его глазами, гули-гули-гу-гули-гу, слышит он над собой, "это будет название птицы," - думает он внутри себя, словно и не ему это думалось, пока поглядывал в кровавый глаз голубя, над собой нависший, на все сзади оперение белоснежного солнца. Ув-ва, кричит он и камень отскакивает от ноги, пока автобус отходит, пока он бежит к автобусу, угрожая мальчишкам растопыренными пальцами. "Хры-рыр, гав, гав, вав, вав, вжик," - он бежит к автобусу, откидывая в сто¬роны руки, - "только троньте только, ненавижу, только еще раз вок-ворр-к, вооор-ворк!"
Троллейбус № 43 Пассажиры отводят глаза в стороны никто не смотрит на Комлева	Он подпрыгнул на подножку автобуса, выпадая в салон, съехал лицом по резиновому коврику и крайне было невнятно за пыльный в пыли пиджак, за разорванную дырку в колене брюк и трудное дыхание хрипа, благо в салоне почти никого было, даже никого не было, семь-восемь случайных птиц с глазами кровавых голубей, и все пассажиры смотрели на него, может быть оценивали, а иные переглянулись и он распознал усмешку, будто они были людьми, а он животное, будто им дела не было как он гладко выбрит, только одна спала сидеть с закрытым взглядом, так что он пристроился напротив, пробуя не шуметь, и стирал слезы непрерывно тихо.
последствия наблюдений	А дома в окне как всегда удивили: при остановке деревья и дома торчали недвижно и лишь прохожие оживляли городской вид; но едва автобус отходил от остановки, деревья с домами принимались срочно ловить прохожих, киоски сдвигали друг друга, настигали и люди потерянно шарахались от взбрыкнувших клумб и телефонных посылок. И отбегали, раздавленные, кто куда, явно не по людской надобности, в отличие от дел, а лишь бы улизнуть от погони предметов улицы, которые непременно двигались и волновались лишь оттого, что автобус покинул остановку. Так ему из окна казалось за окном. И он не сразу отвел глаза, и не тут же убрал лицо, каким-то боком еще прижимался к стеклу щекой, оттого и слюни стекали к резине окон¬ной рамы, и не сперва оглядел ее спящую, а брошь на кофте больше привлекла внимание, но только после он разобрал ее лицо.
Ничего необычного: несколько раз в день Комлеву виделось ее лицо	Вот кто сидел перед ним! ТАК она провожала его, с такой прической, и обещала, а перед тем они снимали комнату в новостройках, сразу после ее вступительных, и вода сочилась из крана в ванной, еще на линолеуме угол с желтым пятном, как лист, опрокинутый в дно ущелья.
Как никогда он этого не вспоминал	И не было телефона, он тогда всё помнил, а потом писал ей как помнил всё, и она отвечала как всё помнит, письма приходили и в бумаге ночевал запах ее кожи, так это тогда было, и в эти буквы смотрели ее глаза, как тогда думал, он еще любил целовать ее глаза и вообще у них было впервые - их голые тела, а она разглядывала его и говорила, а если оставалась капелька на кончике головки - она снимала ее языком, закрыв глаза, он целовал ее глаза и наклонялся целовать ее запахи, всю ее пробовать, и слюну глотать ее, задыхаясь от счастья, он умел тогда говорить, целиком вспоминая слова, и все говорил, испытывая не наговориться, а она больше молчала и ласкала его в той комнате с окнами на стройку.
Слюна течет по подбородку Комлева, а он остолбенел, распахнув рот	Так и не успели купить занавески. Луна обнимала их ночи алюминиевым цветом, на который так же странно отзывались их тела. Он даже удержал рукой подбородок, давил его снизу, чтобы не кричать на весь автобус от памяти.
стонет на весь троллейбус	Ox-ox-ox, - думал он теперь, - екалэмэне, как ее звали, черти побрали, как-то должны были звать, ёб её мать, - он омертвел весь снаружи, - имя было, не ушло за три года имя из нее, елки-палки, и пиджак в пыли, пуговица в руке, честное слово. Имя вспомнить, не что-нибудь, всего-то! Он было начал подозревать первую букву: коб! Или это последняя буква: каб! Или в середине имени такая у нее буква, что же это, как это так, открой имя её ВСЕМОГУЩАЯ И ВЕЛИЧАВАЯ ПАМЯТЬ СВЯТАЯ И ПРАВДИВАЯ ПАМЯТЬ ОТКРОВЕНИЙ ПРАВЕДНАЯ ПАМЯТЬ БЛАЖЕННАЯ И БЕССМЕРТНАЯ ПАМЯТЬ БЕСКОНЕЧНАЯ И ЧАРОДЕЕВ ПАМЯТЬ КОНВОЯ И ПЛАЧА ПАМЯТЬ ФАТАЛЬНАЯ И ФАКЕЛЬНАЯ ПАМЯТЬ ЛЮБВИ И ПАМЯТИ ПАМЯТЬ НЕГИ МОРЕЙ И СИЛЫ ПАМЯТЬ КРЫЛЬЕВ И ВСЕОБЩАЯ ПАМЯТЬ ГОРДЕЛИВАЯ И ЗАКОНА ПАМЯТЬ МИРА МЕРЫ И ВСЕНОЩНАЯ ПАМЯТЬ ГОРНА ЗОЛОТИСТАЯ ПАМЯТЬ ВЕРЫ ВОССТАВШАЯ ПАМЯТЬ ИМЕНИ ОТЧУЖДЕНИЯ ПАМЯТЬ РАСКАЯНИЯ ПАМЯТЬ И СТРАСТЕЙ И МАГНИТА ПАМЯТЬ СМЕРТНЫХ И ВСЕХ СТРАСТЕЙ ПАМЯТЬ
ШЕПТАЛ вспомни	шептал он, перебирая по очереди ИМЕНА ЕЁ – рассматривал он лицо, и знакомое лицо ее, и привычное ее ли¬цо, и пережившее лицо ее, и неизувеченное ее лицо.
приподымается на сидении сказать встретит ли	Подняться, сказать: птица! Или не птица сказать, а как всегда приветствуют по имени: Кир-пир. Или не так? Как иначе, когда сло¬ва устали значить важное, о чем он знал заранее. Встать - и приветствовать словами «гью-гьяу», чтобы она сразу его встретила, ибо ей легче: он из того ущелья и всего лишь про все успел забыть, она - ниоткуда не возвращалась и все помнит, и сразу - все. Какая молодая, - думает он, - красивая, - думает, - прежняя, - он.
Троллейбус резко притормозил	Автобус качнулся резко, он приподнялся было теперь здороваться, но случайный взгляд вниз оборвал всякую надежду, чудную искренность встречи, он замычал, еще сдерживаясь, но проклятая мысль "что о нем подумает?" уже разобрала дорогу к ней, отбросила надежду навзничь.
Комлев с придыханием смотрит вниз Комлев хихикнул взахлеб	И отлично выбрит, но мысль! И такие зеленые носки он предполагал не одевать еще утром даже под коричневый костюм, а с этим синим такие зеленые носки прямо никуда, он забыл об этом утром, но теперь вспомнил, как утром забыл об этом, но теперь понял, отчего мама Игоря Городецкого с ним небрежно из-за носков и костюма поздоровалась, из-за этого только, что уже обрадовало сразу, но во всем остальном - нормально, а костюм был синий и никак зеленые носки не сочетались.

Раскрасневшись от смеха, икая выскочил из троллейбуса	И пока она еще не раскрыла знакомого взгляда, он вышел на следующей остановке, не ощутив, как ударился боком о следующее сиденье.

<<<назад

Имя:	E-mail:
Сообщение:
Антиспам 5+3 =