Несмотря на эту и другие неприятности.

В Манхеттене было где-то около полпервого дня. Почти столько же оказалось бы и в Бруклине, удаленном от Манхеттена ровно на расстояние одного Бруклинского моста, если бы Койфманы не зависли над рекой Ист-ривер в вагончике сабвэя именно в этот самый полдень.
Причина непредвиденной стоянки была объяснена машинистом по внутренней трансляции, причем несколько раз. После чего мр.Сэмьюэл Петерсон, Jr., машинист, сочтя свой профессиональный перед Койфманами долг исполненным исключительно, закрыл африканского стиля глаза и поплыл хорошими джазовыми мечтами куда-нибудь на своем рабочем кресле на Юг.
Со слов мр.Петерсона, Jr., ждать предстояло минут пятнадцать как минимум. О чем Койфманы не догадывались. Вернее, мама-Койфман кое-что подозревала, поскольку за полгода до эмиграции пошла на курсы английского языка и теперь всякий раз волновалась, обнаруживая в незнакомой речи туземцев известные ей слова.
Другое дело Койфман-папа. Во-первых, английского он не знал напрочь. А во-вторых, если бы даже и знал?!
Второй с утра косяк марихуаны, раскуренный перед выходом из отеля всего минут тридцать назад, унес папу-Койфмана в такие перспективные дали, где и по-русски едва понимают со словарем, а английский никакого отношения к языкам вообще не имеет. Так, крик удода на болоте: "йес-йес" да "ноу-ноу".
В предыдущей своей московской жизни чета Койфманов, как это заведено в компаниях их круга, покуривала. Не часто, но вечерний косячок для баловства и утренний под видом компенсации зарядки — обязательно. Америка же предложила Койфманам такой вариант счастья, который прямо на глазах преобразился в современный вариант Рая. Всю серьезную неделю после приезда в Нью-Йорк семья Койфманов не переставала ехать мозгами и удивляться: всего за двадцать долларов на любом, практически, углу можно было купить пакетик марихуаны. А зная места, травку можно было купить удивительную.
— Так ты не верила, да, — прослезился патриот Америки папа-Койфман, в первый же день передавая первый американский косяк маме-Койфман для первой затяжки.
Джойнт благоухал до того искренно, что все иммигрантские страхи улетучились моментально.
Если бы не кончились деньги. То есть, едва со здоровьем наладилось, как возникла очередная неприятность. Дело в том, что Еврейская благотворительная организация, к удивлению Койфманов и по странному совпадению называвшаяся "Джойнт", выдавала деньги едва прибывшим иммигрантам раз в месяц, просчитав затраты среднестатистической семьи на еду и проезд. При этом случай семьи Койфманов в расчет не принимался, хотя синонимическое единство в названиях, по мнению папы-Койфмана, обязывало.
Спорить с евреями бесполезно. Деньги, выдаваемые на месяц вперед, закончились через неделю, несмотря на то, что в результате красивой жизни Койфманы почти отказались от пищи и общественного транспорта. Все доходы уходили на траву и вернулись полным безденежьем. Оставалась единственная надежда: институтский товарищ мамы-Койфман (по подозрению папы-Койфмана, вероятный в прошлом любовник), с характерно московским для конца пятидесятых именем Арнольд. Арнольд жил в Бруклине лет двенадцать, владел малопонятным для вновь прибывших бизнесом и уже на второй день после их приезда навестил Койфманов в гостинице. Сводил пообедать в испанский ресторан в Сохо, упился с папой-Койфманом пивом до красных рож и фиолетовой мочи, и теперь ждал всех троих с ответным визитом в Бруклин.
Пока были деньги, выбраться из Манхеттена не представлялось никакой возможности. Семь, в среднем, косяков в день не позволяли расслабляться и держали в отличной форме. И только сегодня утром папа-Койфман, растратившись на очередной пакетик, обнаружил, что денег осталось точно на переезд сабвэем из Манхеттена к Арнольду, да еще на пару hot dogs к завтраку.
Надежда на то, что до следующего еврейского взноса Арнольд одолжит деньги, по подсчетам папы-Койфмана, не такие большие для работающего в Америке человека, — эта надежда на Арнольда была достаточно велика и семья решила ехать немедленно.
Как отдавать деньги потом? Над этим папе-Койфману сейчас думать было лень. Справа, за ажурным пролетом Бруклинского моста, виднелась статуя Свободы величиной с зеленую шахматную фигурку; слева искрился на фоне полуденной Ист-ривер стремительный катерок, с высоты моста также казавшийся игрушечным, и в этом зачарованном пространстве между небом и медленной водой до самого горизонта, в этом майском, прозрачном от солнца вагончике сабвэя папа-Койф¬ман ощутил такой силы духовный подъем, что не раскрыть пакетик с оставшейся травкой и не скрутить здесь же, на высоте парящего боинга косяк не было уже никакой возможности. Первая затяжка превзошла всякие ожидания: мир вокруг запел. И зацвел. И закрутился каруселью.
Джойнт пошел по кругу. Мама-Койфман мигом испытала такое, отчего откровенно и с наслаждением закашлялась, а шестнадцатилетний Даник, потянув косячок три раза подряд, сказал: "Кайф". После чего удовлетворенный папа-Койфман осторожно взял переданный Даней джойнт.
Исторически обоснованная идея отъезда ради детей, ради их капиталистического будущего, здесь, в Нью-Йорке, получила реальное подтверждение: в такой стране за Даню можно было не волноваться.
Папу-Койфмана потянуло на лирику.
— Это статуя Свободы, сынок, — тепло и мечтательно произнес Койфман-старший, показывая вправо.
— Не ломай мне кайф, — произнес Койфман-младший с такими же мечтательными интонациями. Из чего можно было сделать вывод, что Америку в семье Койфманов понимают правильно.

В противоположном от Койфманов конце вагона сидел мистер Тони Чарлз Томсон. Он устало предложил на всеобщее обозрение рифленые подошвы "Nike", вытянув ноги вдоль нескольких соседних сидений.
Тони пребывал в состоянии глубочайшего сомнамбулизма. Все ночи его были бессонными, поэтому отсыпался Тони днем, в вагончиках сабвэя, где никто его не трогал и время текло строго по маршруту выбранного им трэйна. Ночью Тони искал жратву и приключений. Хотя основной причиной ночных бдений был страх перед шэлтером, в котором бездомные могли найти ночлег, но и запросто потерять жизнь: в шэлтерах царил вероломный беспредел. Днем Тони отдыхал. Спокойный восьмичасовой сон в сабвэе был гарантирован и Тони, едва опустившись утром на сиденье, отключался от суеты земной, как младенец.
В полпервого дня Тони как раз досматривал очередной сон — лучезарный, африканский. В этом сне далекий прапрадед Тони, еще не будучи увезен из Африки в рабовладельческую Алабаму, охотился на крокодила, тут же продавал ценную шкуру заезжим белым туристам, а на вырученные деньги покупал у еврея-шинкаря бутылку рома и под музыку в ритме рэп развлекался с чернокожей мисс Африка всю ночь до самого праздничного утра.