МИФЫ НЬЮ-ЙОРКА: История с географией.

Часть пятая. Кровавая баня.

В дальнейшем, ново-амстердамцы обвинили своего губернатора в том, что он и только он виноват в убийственной голландско-индейской войне. На что Виллем Кифт достойно отвечал: "Сами дураки!"
И нельзя сказать, чтобы в этом он был полностью неправ. До того исторического момента, когда в ночь с 25 на 26 февраля 1643 года 80 индейцев были убиты и тела их пущены вниз по реке Гудзон, Кифт все-таки предпринимал попытки к мирному разрешению голландско-индейского конфликта.
Так, в 1642 году представители 12 знатных и уважаемых семей Нового Амстердама организовали Совет. Его целью было оказывать помощь губернатору как на случай ведения военных действий, так и в поисках мира. Совет Двенадцати впервые собрался 29 августа 1642 года.
Понятно, что Кифт оказался в Совете тринадцатым по счету. По натуре, губернатор был отвратительным хамом и скандалистом, а по вере своей число 13 не переносил до желудочных колик и боли во всех четырех зубах мудрости.
"Значит так, - заявил Кифт глубокоуважаемым землякам,- имел я ввиду ваш Совет и ваши дебильноватые семьи. Будем индейцев резать, как свиней!"
Члены Совета возроптали. "Мы как раз и собрались для того, - поднял голос мудрейший из двенадцати, - чтобы обсудить этот вопрос. Как по нашему, индейцы в ответ могут резануть так, что мало не покажется."
Довод был настолько убедительным, что Кифт опрокинул два стакана "красного" подряд, не закусывая.
"Так ведь и мы их,"- после напряженной паузы аргументировал губернатор.
"Так ведь и они нас,"- аргументировали представители ново-амстердамской элиты.
Часа полтора разговор продолжался в том же духе, не балуя грядущих историков разнообразием. То есть, веди секретарша стенографический отчет о встрече губернатора с двенадцатью мудрейшими, после первой же страницы можно было смело ставить пометку:"Со стр.2 по стр.120 беседа протекала без изменений."
Все-таки, северные народы - это серьезная загадка для человечества (правда, не меньшая, чем южные).
К пятому часу, когда обе стороны изрядно подустали от количества выпитого, было принято решение, на которое менее мудрейшим пяти часов явно бы не хватило: попробовать наладить мир с индейцами-алгонкинами, равно как и с племенами раритан и уэккуаскикс (wecquaesqeeks).
"Значит, так и порешили,- завершил встречу губернатор.- Подождем пока резать, как свиней, алгонкинов, раритан и уэкку... уэкуа... и этих самых, имя которых постесняется произнести любой уважающий себя голландец."
Видимо, губернатор ненавидел индейцев во всяком состоянии, тем более сильнейшего алкогольного опьянения.
Миротворческую миссию взял на себя всеми уважаемый датчанин Йонас Бронк. Индейцы относились к Бронку с симпатией и часто говаривали, сидя вокруг костра, посасывая трубку и просушивая свежедобытые скальпы: "Этот бледнолицый Йонас - очень хороший бледнолицый. От совсем не такой бледнолицый, как тот бледнолицый, который начальник. Тот - полное дерьмо, а этот - очень хороший!"
Индейцы встретились с Бронком и пообещали прекратить вырезать голландцев, как свиней, в классическом стиле "вендетты". Но при этом пусть все знают, что в будущем каждого убийцу, унесшего жизнь индейца, ждет судьба Клауса Свитса (как вы помните, индеец убил Свитса, поскольку 16 лет до того Свитс убил дядю этого индейца).
То есть, кто старое помянет - тому глаз вон, а по-новой лучше вообще не начинать.
Губернатор Кифт по-отечески расцеловал вернувшегося с задания И.Бронка и окончательно закрепил за ним грант на владение фермерским участком севернее Манхеттена (The Bronx сегодня).
В период временного перемирия, а в том, что оно будет только временным никто не сомневался, Кифт потребовал от Совета Двенадцати реорганизации местных структур управления. Двенадцать тут же выдвинули следующие предложения: создать при губернаторе Консультационный Совет из пяти наимудрейших (очевидно, не так легко набрать двенадцать толковых голландцев для решения городских вопросов), предоставить для поселенцев свободу передвижения (мы помним, что Кифт ввел в Манхеттене казарменный режим - ни войти, ни выйти из форта не было никакой возможности без официальных документов) и выгнать из города обосновавшихся в нем скотов-англичан со всем их крупным рогатым скотом вместе.
Надо думать, что состояние безпрерывного похмелья сказывалось на добродушном нраве голландцев: все их стало раздражать - с одной стороны индейцы, с другой - англичане.
Кифт поблагодарил Совет Двенадцати за своевременные предложения и напомнил, что Совет задумывался вовсе не для того, чтобы совать свой нос в губернаторские дела. А для помощи по индейскому вопросу.
Тут подошло 25 февраля - и все пошло прахом. После кровавой февральской бойни, стычки между индейцами и голландцами приобрели характер постоянный, т.е. вполне нордический. На форт индейцы напасть не решались, а вот окрестности подчистили прилично.
Из более, чем сорока ферм (bouweries) вокруг Манхеттена, только четыре-пять не были разрушены: фермеров убивали вместе с их семьями, дома разрушали вместе с фундаментом, а домашних животных, в зависимости от индейского настроения, либо забирали в качестве трофеев, либо уничтожали вместе с котами и крысами.
К сентябрю в Нижнем Манхеттене было уже не пройти от неимоверного количества беженцев, нашедших убежище за стенами форта. Новый Амстердам принимал не только фермеров с окрестных земель, но и беженцев из Коннектикута: индейцы взялись за голландцев не на шутку и единственным местом, способным оказать сопротивление, был манхеттенский форт.
Губернатор Кифт срочно созывает новый городской Совет, на этот раз состоящий уже из 8 человек (с числительными у голландцев тоже все было в порядке: 12-5-8- ?...).
Возглавил Великолепную восьмерку Корнелиус Мелин, под патронажем которого находился Стэйтен Айленд. Новый Совет сразу же пришел к выводу, что единственное, чего не хватало двум предыдущим советам - это мудрости. После чего было принято неожиданное решение атаковать только алгонкинов и искать мира с индейцами с Лонг Айленда.
Более того, "Восьмерка и Кифт" постановили назначить главнокомандующим ново-амстердамской армии англичанина (?) Джона Андерхилла для борьбы с индейцами и соорудить линию оборонно-заградительного земляного вала, которая как раз и проходила вдоль нынешней Уолл-стрит.
Успешный рейд капитана Джона Андерхилла явился причиной скоропостижной смерти сотен индейцев в Коннектикуте и Вестчестере. Только в одной военной экспедиции в Гринвич (Коннектикут) было уничтожено до 500 индейцев - цифра, по тем временам, чудовищная.
Если рассуждать относительно, то для 17 века капитана Андерхилла и его команду можно смело назвать "оружием массового уничтожения". На примере этой военной акции индейцы поняли, почему англичане прибрали к рукам половину Земного шара, а голландцы - нет, и решили пойти на некоторые уступки.
В апреле 1644 года почти половина индейских племен согласилась на мировую.
По мнению Восьмерки, во всех бедах был виноват губернатор и ответственность за унесенные жизни и принесенные лишения ложилась на Виллема Кифта. Но договор о мире, подписанный в апреле, развернул ситуацию, усилив автократические позиции губернатора.
В июне Кифт возвратился к своей излюбленной теме: повышению налогов. Разрушенные поселения требовали немалых кап. вложений - и повышение налогов с поселенцев напрашивалось само собой.
"То есть, как! - возмутилась Восьмерка, пока народ безмолвствовал.- В наших республиканских традициях - получить всеобщее одобрение и только в этом случае проводить в жизнь твои гнусные идеи."
Кифт понял, что деваться некуда, и созвал Восьмерку - впервые после сентябрьского кризиса. Горожане ненавидели Кифта (обратите внимание!) прежде всего за высокие налоги, которые взимал губернатор с пивоварен и что, естественно, падало невыносимым бременем на посетителей таверн.
То есть, голландцы верны себе: идет война народная, а проблема пивного прейскуранта ставится во главу угла, как основная болезненная тема современности. Хотя, в Новом Амстердаме живут уже не только голландцы: из Дэлавера прибыли сильно пьющие шведы, умножилось количество удачно пьющих англичан, к которым присоединились алкоголики из Бразилии и Кюрасао, а также уверенно пьющие дружественные индейцы.
И, в качестве баланса, трезвенники-негры. Когда в 1643 году иезуитский миссионер, отец Исаак Джогус прибыл в Новый Амстердам, в городе уже говорили на 18 различных языках и население его перевалило за семь сотен.
В общем, городок был еще тот. "И в этом бедламе, - подумал Кифт, - можно бы неплохо нагреть руки."
Кифт открывает собственный винокуренный заводик и сам же изменяет правилам, которыми он обложил ново-амстердамские таверны.
В скором времени, каждое четвертое здание в городе было тем или иным вариантом таверны. Городскую церковь в то время возглавлял Его преподобие Богардус, который осудил поведение губернатора, точно также, как было осуждено в иные дни поведение предыдущего губернатора - Ван Твиллера.
Так как губернатор Кифт редко посещал церковь, то отомстить Богардусу он решил самым незатейливым образом: именно во время богослужения, губернатор регулярно проводил строевые учения городской милиции (Militia), что сопровождалось звучным барабанным боем.
Само собой, Богардус себя не слышал, не говоря о прихожанах.
Непочтение к церкви и к Его преподобию возмутило Восьмерку. В августе 1644 года, а повторно - в октябре, была направлена петиция в Высшие инстанции с требованием отозвать Виллема Кифта с губернаторской должности.
Затяжная свара по поводу взаимоотношений Кифта с его тавернами и Его преподобием растянулась еще на пару лет.
Ах, да: мир с индейцами был подписан 30 августа 1645 года.

Часть шестая. Последний голландский губернатор

Даже окончившаяся миром голландско-индейская война 1643-1645 года не помогла наладить взаимоотношения между губернатором Кифтом и первопоселенцами. Практически, все окрестные фермы были разрушены - и "всех собак" в этом деле навешали на Кифта.
Понятно, что Совет Восьми не скрывал обиду на губернатора, которому Восьмерка давала дельные советы в ходе военных действий, а Кифт эти советы имел в виду.
-Послушал бы нас - и никаких разрушенных ферм бы не было, - раскручивали апологеты Восьмерки болезненную тему в любой из новоамстердамских таверн.
- Как раз потому, что послушался, - отвечали сторонники Губернатора, - мы теперь в такой глубокой... финансовой яме.
Бог их рассудил по-своему: Кифт, обидевшись на эти разговоры, выезжает к высокому начальству в Голландию искать справедливости - и больше никто его никогда не видел.
В мае 1647 года корабль Princess, на котором Виллем Кифт направлялся в Амстердам защитить собственные честь и мундир, попал в шторм в Бристольском канале - и Кифт во время шторма пропал без вести.
11 мая 1647 года должность губернатора Нью-Амстердама занимает Питер Стайвесант.
"Lord general" Питер Стайвесант будет последним губернатором-голландцем и первым губернатором, действительно взявшим городские дела в хозяйские руки.
До Нью-Амстердама, Стайвесант занимал должность губернатора Кюрасао, имел положительную характеристику с предыдущего места работы и неплохие рекомендации. В одной из военных кампаний Стайвесант потерял ногу - и деревянный протез с серебряными пристежками войдет теперь запоминающейся деталью во все исторические портреты Нью-Амстердама того времени.
Стайвесант занимал губернаторское кресло на протяжении 17 лет, до самого прихода англичан, и эта эпоха в истории Нью-Йорка прочно ассоциируется с его именем. Действительно, Питер Стайвесант сумел удовлетворить амбиции горожан, подняв коммерцию и сельское хозяйство на невиданную доселе высоту.
В отличие от предыдущих губернаторов, Стайвесант оказался достаточно честным и интеллигентным, что, на первых порах, колонистам не очень-то понравилось. Хотя, впоследствие эти странные качества нового губернатора всеми были признаны как положительные.
В своем приветствии к первопоселенцам Стайвесант пообещал, что во всех действиях и поступках он будет вести себя с нью-амстердамцами как "отец со своими детьми, не забывая о выгодах для Вест-Индской компании, для бюргеров и Державы".
Буквально через три года Нью-Амстердам становится самой успешно развивающейся американской общиной.
Первым знаком к тому, что спокойствие в городе восстанавливается, было увеличение поголовья крупного и мелкого рогатого скота: коровы и козы, наконец-то, получили возможность мирно пастись у стен манхэттенского форта. Что, очевидно, сказалось и на настроениях горожан: они смотрели, как мирно пасутся коровки - и отдыхали душой, и радовались сердцем.
Нельзя утверждать, что при Стайвесанте Нью-Амстердам приобрел статус земного рая, но дисциплина в городе наладилась, были проведены послевоенные ремонтно-строительные работы - и форт приобрел северно-европейский вид в соответствии с голландскими стандартами.
Реформы губернатора были категорическими, с имперским властным душком. Стайвесант приказал закрывать все таверны в девять вечера, и ввел наказания для тех, кто любил выпить по воскресеньям (в Нью-Йорке с тех пор по воскресеньям не отпускали спиртное до 2007 года); провел строжайшие реформы по борьбе с контрабандой, которую всячески поощрял губернатор Кифт; и издал указ, по которому часть от налогов на продажу вина, крепких спиртных напитков и меховых шкур должна была идти в фонд городского развития.
При Стайвесанте в портовом Нью-Амстердаме строится, наконец-то, док (закончен в 1648 году), а 25 сентября 1647 года девять уважаемых бюргеров избираются в Городской совет. Контролируемый губернатором, этот совет впоследствие становится вполне независимым, т.е. может быть назван первым реальным легислативным правлением в Нью-Амстердаме.
Город приобретает черты, свидетельствующие о материальном благополучии. Жемчужная улица (Pearl Str.), которую вы легко найдете на карте Subway в районе сегодняшнего Уолл-стрита, превращается в крупный коммерческий район, заполненный четырехэтажными складскими постройками.
Большой участок на Жемчужной был отдан под еженедельные ярмарки - и фермеры с близлежащих к Манхэттену земель привозили свои товары и выкладывали их прямо на землю, торгуясь и надувая покупателей безбожно (известно немало и обратных случаев, когда продавец мог только пожалеть, что приехал на ярмарку).
По приказу Стайвесанта таверны закрывались в девять, однако до девяти можно было всерьез провести время и напиться в стельку. Эту возможность не упускали горожане совместно с гостями города. Тут уже никакой Стайвесант ничего с голландцами поделать не мог: в южном окончании Манхэттена группируются таверны, причем одна из них со временем становится первым городским Сити-холлом (в свое время, эта таверна принадлежала губернатору Кифту).
Позади таверны был прорыт глубокий канал, что напоминало сентиментальным голландцам далекий Амстердам.
Можно только представить, сколько стоила кружка пива со свиной отбивной в ново-амстердамском Сити-холле, поскольку и в те времена в общепите с красивым видом на воду цены были высокими.
Однако, самой популярной в городе была таверна "Деревянная лошадь" на Каменной улице (Stone str.).Это имя таверна получила в честь ее владельца, Филипа Жерара.
Филип Жерар прибыл в Нью-Амстердам, как один из ратников в составе отряда городской охраны. В дополнение к своим военным правам, Жерар взял на себя еще более серьезные обязанности - бармена. Скоро он был замечен не только в наплевательском отношении к ратному делу, но и в полнейшем отсутствии на посту и присутствии, в то же время, в помещении своей неофициально открытой таверны.
По предложению возмущенных (немногих, правда) горожан, ему было назначено популярное наказание: прокатиться на деревянной лошадке по городским улицам. Жерар было всплакнул, вспомнив отдельные фрагменты из розового детства, и начал сразу же благодарить ново-амстердамцев за трогательное отношение к его биографии, но, увидев лошадку, помрачнел. Наказание оказалось наказанием воистину: деревянное животное, набитое опилками, имело безобразно длинные ноги, так что наказуемому пришлось проскакать час или два с нечеловеческой тяжестью между собственными ногами.
Жерар достойно украсил процесс наказания, держа в одной руке шпагу, а в другой - бокал с пивом. Трудно представить, как при этом он мог управиться с деревянной лошадкой, но случай этот остался в истории еще и потому, что свою собственную таверну Филип Жерар назвал "Деревянной лошадью", и место это с удовольствием посещали нью-амстердамцы.
Несмотря на жестокие указы Стайвесанта, жизнь в городе, как мы видим, была по-прежнему веселой, но менее безобразной, чем при губернаторе Кифте. Веселье это все-таки портили уж слишком жесткие методы правления губернатора Стайвесанта.
К тому же, им были сделаны грубые ошибки в самом начале губернаторства, которые серьезно подпортили его репутацию. Среди уважаемых и независимых жителей Нью-Амстердама, особенно выделялись двое: Корнелиус Мелин, под патронажем которого находился Стейтен Айленд, и Иохем Кьютер.
Едва Стайвесант успел появиться в Нью-Амстердаме, эти двое стали зачинщиками движения против срочно отбывшего Кифта, приведшего город к безвластию. Именно Кифт был обвинен в причинении горожанам многих страданий. И хотя Кифт не вызывал у Стайвесанта симпатий, новый губернатор немедленно разобрался со знатными городскими мужами, усмотрев в обвинениях к Кифту непочтение к креслу губернатора и к очернению сановного авторитета.
Оба бюргера были признаны виновными: суд был короток, Стайвесант председательствовал. Мелин и Кьютер в срочном порядке были выдворены из Нью-Амстердама и отправлены на родину-мать, в Голландию (кстати, на той же посудине Princess, но, в отличие от потерянного во время шторма Кифта, пара обиженных успешно достигла амстердамского порта).
В Голландии они были выслушаны, дело было пересмотрено, наказанные - реабилитированы и отпущены обратно в Америку. "Мы только хотели сказать, - оправдывались Мелин и Кьютер в Голландии, - что иногда обдуманные действия и предусмотрительность могут уберечь от крупных неприятностей".
Когда Корнелиус Мелин возвратился в Нью-Амстердам, он был принят горожанами, как герой - к смущению и досаде губернатора Стайвесанта.