Человек, любящий жизнь.

Родился в Одессе. В настоящее время, почти шестьдесят лет спустя, живет в американском штате Нью-Джерси.

Топография местности: Москва, Лондон, Нью-Йорк... Добавьте остальное по вкусу, хоть Рим-Берлин-Токио. Любой маршрут будет в колею, поскольку Метелицын – человек мира, космополит, как он лично признается в недавно вышедшей книге «Записки одессита», написанной известным журналистом Игорем Свинаренко по рассказам, естественно, Одессита.

Как водится, обжитое пространство пронумеровано, прежде всего, графами в характеристике: образование, профессии, родственники (в частности, заграницей), портрет в семейном интерьере. Итак: высшее, кандидат наук в бывш. СССР, арт-дилер в США, Европе и России, владелец галереи в Москве, женат, дети.

Гурман, уникум, знаток высокой поэзии, мировой культуры, красивых женщин, итальянского вина, французского картофеля, японской кухни.

Неоднократно пробовал бросить курить.
Все еще безуспешно.

Пролог

Мне жалко, что я не орел,
перелетающий вершины и вершины,
которому на ум взбрел
человек, наблюдающий аршины.
А.Введенский

В первую нашу встречу, известный и уважаемый в мире искусств арт-дилер Игорь Метелицын настойчиво выяснял, какого же я года рождения. Мы перешли от горячего саке и незатейливого антуража японского ресторана в Нью-Джерси к прохладному «Black Label» и десяткам потрясающих картин на стенах просторного дома коллекционера-артдилера, а вопрос: «Сколько тебе лет?», - не сходил с повестки дня. Когда я раз в четвертый все так же невозмутимо ответил: «Мне пятьдесят три, я тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения», - Игорь меланхолически произнес: «Замечательный возраст».
Присутствовавшая при этом моя супруга Рика, тридцати семи лет от роду, была удивлена не меньше меня. По нашим представлениям, так седовласый старец буколически мог бы отметить чарующую юность фавна или свежую улыбку статной пастушки.
Легко догадаться, что никакого отношения к сим героям-аграриям я не имел. Мое тело-напряжение (нахально добавлю к классической михаилсветловской паре «телосложение – теловычитание») выдавало с головой более чем средний мой возраст: строго по годам животик с аккуратным над ним вторым подбородком, а над всем этим великолепием, как пробки из электрощита, давно повылетали волосы, оставив на память облысевшую макушку. Значительно позже мы определились. Оказалось, Игорь Метелицын лишь на шесть лет меня старше. Из чего я сделал вывод, что формула «мои года – мое богатство» в нашем случае работает по полной программе и выдает в нем патриарха с головой. По крайней мере, так он себя ощущает.
Я тут же исправил для себя «арт-дилера» на «арх-дилера». Приставка «архи» с подтекстом: подчеркивает важность его положения, и некую едва ли не фаустовскую дистанцию, с которой он обозревает весь «Сад земных наслаждений». А также намекает на архаичность не только его поведения и манер, но и прочих моделей: сознания, вкуса, представлений о времени и временной составляющей – возрасте.
Интересно, что Игорь помнит на память, по его убеждению огромное количество стихов. Сотни и сотни. Не возьмусь проверять. Среди моих приятелей и знакомых были и есть завзятые любители поэзии, способные на такой подвиг. Блестящий эрудит, писатель и радиожурналист, мой первый работодатель в Нью-Йорке, покойный Петя Вайль помнил несколько сотен стихов на память; современный юродивый (в лучшем каноническом смысле) Константин Кузьминский, складировавший в необъятной памяти все пять опубликованных фолиантов собственной антологии новейшей русской поэзии «У Голубой Лагуны»; да легендарный владелец легендарного же манхэттенского ресторана «Русский самовар» Роман Каплан, назубок декламирующий не только «стишки», но и пространные поэмы своего друга и учителя Иосифа Бродского.
В этом есть элемент архаики. Так, в моем поколении стихи вспоминались уже катренами и терцетами. Те же, кого сегодня можно отнести к поколению «твиттероидов» (от twitter), удовлетворяются одной, максимум двумя гениальными строчками.
Едва я походя цитировал Пастернака, Мандельштама или Бродского (не последние, в конце концов, интеллектуалы, мы закусывали саке и виски беседой на спорные темы любви и дружбы, сиречь – культуры и истории искусств), Игорь с ехидцей вопрошал: «А продолжить можешь?»
После чего вел стих до финальной его строки, на память.
Под конец это начало раздражать, что я отношу за счет количества выпитого, которое явно перешло в предсказуемое качество.
В одном из своих эссе Вайль отметил: «В другой жизни, уже ближе к пенсии, чем к Пастернаку…» К концу категорически удавшегося вечера с Метелициным, я находился ближе к нарицательной тарелке с салатом, куда цинично падает голова, чем к Пастернаку.
Сейчас, на трезвую голову задумав рассказ-интервью об Игоре (о профессионале и знатоке своего дела, о его поэтической душе и крепком, сильном духе), я делю рассказ на три части: Профессия, Поэзия, Психотип. Три «П». Самая встречающаяся буква у Пастернака. И пусть фаны Юрия Лотмана докажут обратное. Профессия – об искусстве, артрынке и искусстве арт-дилера.