«Держи ум твой во аде и не отчаивайся!».

«Псой Короленко, молодёжный филолог, акын, бодисингер и современный скоморох (skomorokh') - Павел Эдуардович Лион, московский поэт и художник-перформансист, экспериментирующий с жанром песни и c различными песенными традициями.
Псой Короленко вводит особый тип концерта, последовательно понятого как глубинно-психологический процесс, экзистенциальное переживание и ритуал. Синкретический интерактивный перформанс Псоя роднит его не только с современным концептуализмом (contemporary art), но и с аутентичной фольклорной традицией (popular culture). Регулярно выступает на клубной и университетской сцене в России и за границей. Темы Псоя Короленко как филолога и критика - русская литература, современное искусство, музыка и сетевая культура… В песенном жанре разнообразен - кантри, шансон, рэп, частушка, эйсид, ритм-энд-блюз, спиричуэлз, фрейлахс…»
Из одной умной статьи

Псой Галактионович Короленко. Всего несколько лет назад имя этого «московского поэта и художника-перформансиста» могло что-то сказать разве только литературоведам да религиозным просветителям. С литературоведами понятно, поскольку писателя-реалиста ХIХ века Владимира Галактионовича Короленко сегодня только они и помнят, а просветители при имени Псой устремляются мечтами к святому Псою Египетскому, раннехристианскому подвижнику, ученику Макария Великого.

Сегодня же к Псою Короленко (кстати, недавно переступившему возраст Христа) отношение почтительное по обе стороны океана. Если это правильно раскрученный пи-ар, то результат очевиден. Если же признание творческих заслуг, то где последователи и ученики? Многие сегодня интересуются, кто такой этот Короленко и чем под его, Псоя песни, закусывать?
К нашей встрече ни я, ни Псой не готовились. Встретились случайно и так же необязательно решили срочно провести интервью. Псой выглядел серьезным, отчего я сразу сообразил, что беседовать мы будем как ученый с ученым. В голову резко ударил термин из индийской йоги «кундалини», - такой психической энергией веяло от моего собеседника.
Внешне Псой напоминает Маркса-Энгельса (я давно подозревал, что это один человек): окладистая борода и лысеющая шевелюра с влажными залысинами. Мне польстило то, что роста мы с ним приблизительно одинакового: беседуя с Псоем любое сравнение в пользу интервьюера не может не греть душу. С другой стороны, ощущалось, что Короленко – почти свой в доску, и при нем можно запросто ляпнуть что-то ученое, типа «библо» (книжные иллюстрации – Г.К.) и Псой поймет это правильно, без обиды и, само собой, улыбки. Человек он серьезный, в чем вы не раз убедитесь, прочтя это интервью.

- Как же так, Псой Галактионович! Еще пару лет назад о вас в США не слыхали ни сном, ни духом, а теперь о концерте Псоя Галактионовича Корленко говорят почти как о предстоящих гастролях супругов Киркоровых?

- Здесь просто можно объяснить. Два года назад я приехал в США и мня никто не знал, хотя на концерт люди пришли. Возможно, потому что меня знали через Москву, по интернету. А поскольку после этого я регулярно посещал США, то мог бы считать мой проект плохим, если бы к нему не появился интерес. Так что в выросшем интересе есть своя закономерность.

- Вы говорите «проект». Нынче это супер-популярное слово, за которым почти всегда стоит некий план поэтапного овладения публикой и вниманием мировой общественности.

- Когда я говорю «проект», то речь идет о жизненном и творческом деле. Я готов даже снять слово «проект» из-за того, что оно обросло пи-аровскими и журналистскими оттенками. Буду говорить просто: растущий интерес к моим песням – это закономерно, или не надо было этим заниматься. Согласитесь, было бы странно, не приди на четвертую мою поездку в США в 4 раза больше народу, чем на первую?! Кстати, за это время вышло два диска (Fioretti и «Песнь песней»), а диски увеличивают популярность автоматически. Были также телепередачи. Я снялся в сериале Зеленского «Светские хроники» (он прошел на ОРТ), был приглашен в передачу Диброва «Ночная смена». Поэтому популярность должна была расти.

- Получилось так, что отношение к вам в США менялось вместе с изменением самой русско-американской публики. Вы чувствуете, как изменилась тусовка в Нью-Йорке, к примеру?

- Конечно, можно сравнить мои приезды до 11 сентября 2001 года и следующий после этой даты приезд через 1,5 месяца. И попробовать понять, могут ли быть здесь различия и служит ли эта дата точкой отсчета. Для меня Нью-Йорк субъективно, внутренне, лирически ощущается, как некое продолжение моей московской жизни. Все остальное – Америка. Я сознаю, что не отвечаю на ваш вопрос, но в Нью-Йорке я буду до Нового года, по-крайней мере, и довольно интенсивно намерен посещать разные мероприятия и сам выступать. Думаю, атмосфера для меня прояснится.

- В одной из интернет-публикаций вам дана следующая характеристика: «молодежный филолог, акын…» Скорее всего «акын» в вашем случае тоже требует разъяснений, но как понять «молодежный филолог»?

- Это шутка, рожденная из одной журналистской оговорки: «Молодежный исполнитель, филолог по образованию». Какой-то здесь получился понятийный сдвиг. Я сейчас реже пользуюсь этим лэйблом. Иногда я говорю «акын», подставляя его вместо слова «бард» (я отказываюсь от полного отождествления с бардами, поскольку работаю в разных традициях).
Или я представляюсь «скоморохом и ученым», потому что в этом, скажу без ложной скромности, и состоит моя уникальность. «Ученый скоморох» кажется мне моим копирайтом и меня радует, что это принято и в России, и в Америке, в университетской и академической среде. Недавно замечательное определение дала поэт и ученый из Чикаго Анна Глазова. Она сказала, что я wondering scholar. Мне это очень понравилось и я теперь себя так и буду называть.

- В России могут не понять?

- Там не надо так говорить. Достаточно сказать «скоморох» или «боди сингер» (все там знают «боди билдинг» и «сингер»).

- Лет 10-15 назад в Москве популярным было слово «стеб». Много толковых людей, ученых, размышляли о стебовой культуре и делали мудрые выводы. Лежат ли ваши изыскания в русле той самой «стебовой культуры»?

- Нет, это полное преодоление всей идеи стеба. Никакого стеба в моем творчестве вообще нет. Единственное общее, в очень широком смысле, то, что в моих песнях присутствуют ирония и юмор. Но юмор и ирония вовсе не обязательно стеб. Я даже не хочу противопоставлять себя стебу и стебовой культуре, поскольку тогда в этом ощущалась бы какая-то зависимость. Я ценю, что стеб сделал в 1980-е годы в митьках, в хипях, в концептуализме московском. Это была лаборатория, в которой родилось новое сознание, Новая Серьезность. Какие-то приемы могут использоваться из «стеба», но уже для чего-то серьезного.

- То есть ваше скоморошество – 100% серьез?

- Может быть, одним из ключевых слов здесь мог бы быть Гуманизм.

- В середине 1980-х Дмитрий Александрович Пригов, один из основоположников «московского романтического концептуализма» (по лиричному определению философа Бориса Гройса) заявил о течении «Новая Искренность». То же была очень нешуточная идея, в которой предлагалось всерьез радоваться любому шевелению души: весна, опять птички прилетели!, или - зима, вновь снежок покрыл наши хижины и нивы!, и т.д. Находите ли вы аналогии между приговской искренностью и вашей искренней серьезностью?

- Принято считать, что Пригов холодный концептуалист, постмодернисткий поэт, играющий со смыслами. Я люблю все, что исходит из-под пера Пригова, я вообще люблю хорошую литературу. В его «новой искренности» просматривается лирик - и серьезность, возникшая после кризиса посмодернизма. Но серьезность Пригова пребывает еще во времена кризиса. Она помогает осмыслить кризис и может сочетаться со стебом.

- Хотя бы одну цитату из вашей «серьзности», если это не напряжет?

- «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». Это припев в нашей с Катей Белоусовой песне и одновременно цитата из сочинений новоафонского старца Силуана. Копирайт здесь принадлежит Господу, поскольку преподобный Силуан услышал это в «тонком сне» непосредственно от Иисуса Христа.

- Я так понимаю, что не всякий простой смертный ваши тексты еще и поймет. При таких авторитетах (Псой, Короленко, Силуан), интересует ли вас реакция публики на ваши произведения?

- Вопрос понятен, хотя так вопрос для себя не ставил. Записи с концертов люблю больше, чем в студии, и это однозначно говорит, что мне важно общение. Для меня исполнение песен перед людьми – еще один известный мне способ общаться, наилучший способ. Выступая в большом зале, я практически не вижу зрителя, а на концертах в маленьких залах зритель для меня очень важен и здесь возможны разные маневры для общения.

- В 1990 году я побывал в гостях у Аллена Гинзберга на Нижнем Ист-сайде. Вспомнил это потому, что, во-первых, вы на него похожи внешне и, судя по фотографиям 50-х, в вашем возрасте он примерно так и выглядел. А во-вторых, сейчас в нашем разговоре я вспомнил гинзберговский «Кадиш» – серьзное произведение в эпоху поколения битников, с присущими Гинзбергу иронично подмеченными деталями и мотивами. Собственно, после такого «серьеза» Гинзберг стал одним из лидеров своего поколения. Судя по вашей серьезной скоморошьей энергии, вы с удовольствием возглавили бы ряды последователей вашего же течения.

- Несколько ассоциаций сначала. Для меня очень важно все, что связано с поколением битников. В далеком и небольшом городе Лоренсе, штат Арканзас, мне довелось общаться с людьми, сильно задействованными в творческом и биографическом окружении еще одного лидера битников – Уильяма Берроуза. Можно много говорить об осуществленных и неосуществленных планов этого поколения и о диалоге с ним. Я удивлен, что вы мне задали такой вопрос, поскольку среди моих неосуществленных проектов – начало статьи «Два «Кадиша» – два Гинзберга». Понятно, что второй «Кадиш» и второй Гинзберг – это Александр Галич с его кантатой о Януше Корчаке, которая тоже называлась «Кадиш».
В самые первые годы моих публичных выступлений в прессе появилась статья «Кем будет этот парень?» Станет он этаким постмодернистским Юлием Кимом, или же Дэвидом Корешом, то есть по-сектантски сожжет себя и своих последователей. И автор статьи Миша Вербицкий отвечает на свой же вопрос: «Он, конечно, хотел бы стать таким, как Кореш». Хотя для меня и альтернатива надуманна, и эпоха гуру прошла вместе с ХХ веком.
Я думаю, что гуру литературного направления, поэтический мэтр, классик – это все отжившие роли в эпоху, не побоюсь банальных слов, глобализации и децентрализации. Поэтому зачем мне претендовать на роль, которая отжила себя как таковая. Я думаю, ХХI век будет временем какой-то новой коммуникабельности, может быть экологически окрашенного сознания, если мир не взорвется из-за всяких лидеров. И тогда человечество научится жить по-короленковски, ведь писатель Владимир Короленко был безупречным гуманистом и целомудренным идеалистом на рубеже веков.
ХХ век был веком пророчеств Достоевского и Толстого. Следующий век будет окрашен фразой, сказанной Короленко устами своего героя (эта фраза обычно приписывается Горькому): «Человек создан для счастья как птица для полета». И это будет связано с экологическим и гуманистическим веяниями, это то, к чему хотелось бы двигаться.

- Вы, насколько мне известно, занимаетесь научной работой и готовите к выпуску книгу о Короленко?

- Да, так волею случая вышло, что написана она будет по-английски. Я еще занимаюсь преподавательской работой и это одна из моих целей приезда сюда: следующий семестр буду читать в Тринити-колледж, в Хартфорде (штат Коннектикут) два спецкурса – песня в современном мировом культурном контексте и о перформансе: что чувствует современный художник, хотя этот курс больше о России. Но все это – части одного и того же Дела. Это работа со зрителем, общение, донесение какой-то информации, касающейся творчества, и эта информация также является творчеством. Поэтому я не отделяю здесь хобби от работы, самовыражения от профессиональной деятельности, и преподавания от артистической деятельности.

- Мы очень серьезно беседуем и мой следующий вопрос, опять-таки, о Деле: «Какой основной "мессидж" вы несете, Псой Галактионович?»

- Видимо, тот же самый: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся!»


Побеседовал Геннадий Кацов
Теленеделя, 6 - 12 января 2003 года