Ветер

"... И заходящее солнце прекрасно благодаря тому, что оно отнимает у нас."
Антонен Арто

"... Как их задумал Бог и не осуществили родители.”
Марина Цветаева


I.

По тучным камням тротуара Толстый Гуго идет мимо очереди - и дождь сыпал в самом начале, и будет крошить на исходе продрогшей пылью, словно не предвещая других ночей. И вчера ночью была эта же ночь, и сегодняшняя ночь бродит тусклым дождем вдоль тротуара, чтобы Гуго оказалось меньше одиноко. Ночь караулит Гуго на всех перекрестках порывами ветра, чтобы Гуго не подозревал, насколько он одинок. Представлялось, ночь как бы не испытывала иных желаний. Она была старше Толстого Гуго, на много ушедших дождей старше, и оттого беспокоилась о нем, как пожилая мать о позднем, но уже тем одним долговыстраданным ребенке. Ночь заботливо глядела в Гуго зрачками всякого из предметов, так что свойство собственной малости не покидало Гуго - малого своего ти, малого своего ню, малости большого своего те...
Не покидало. Многие в очереди переживали эту ночь так же, и как всякая материнская тревога, ночь была на всех одна, но всех было много, но чувствовали все, как один. И одна (Ночь), и все (Один) отчаивались, как не чаяли, как чаять и отчаиваться только двоим в единой беззвездной темноте.
- Двести десять шестьсот девятый!
- Я!
- Двести десять шестьсот десятый!
- Я!
Метров через сто Толстый Гуго встретит Молчи Папу. Молчи Папа встретит Толстого Гуго затекшим скользским телом, в тусклых пролежнях истосковавшимся телом. Толстый Гуго присядет на бедро отдохнуть, присядет в пушистую мхом влажную плоть переводить свое шумное дыхание вовнутрь. Так они втроем помолчат: Молчи Папа, Толстый Гуго и дыхание.
Разве что однажды, когда шквальный ветер перевернул Молчи Папу и ночью вместо плоского поросшего бедра Гуго поглядел в морщинистое дно Молчи Папы, все в завитушках мясистых червей, Толстый Гуго не узнал друга, обошел его мимо, а Молчи Папа до утра проплакал в Земле, так что никогда позже они не полюбили вспоминать той ночи, и не желали ни с кем молчать об этом.
- Двести десять шестьсот одиннадцатый!
- Двести десять тысяч! - повысил голос Толстый Гуго и отвел фонарь от щеки ближе к очереди. - Шестьсот... одиннадцать!
- Вот, - из-под плаща суккубус тянет сонно руку с государственными листами. - Страховой полис, медицинское заключение, - переживает трясти рукой суккубус, - его справка похоронного бюро.
- Двести десять шестьсот двенадцатый! -Я! Толстый Гуго идет по извивам очереди дальше. Камни тротуара заснувшими потными лицами сопровождают очередь и лишь спросонья
всякий раз выскакивают из-под ноги, где Толстый Гуго успевал на них ступать. Дождевые и выпуклые, камни разглядывали ночь, едва свет фонарей предполагал камней касаться.
"Следующую ночь ощущаю старость," - понимал Толстый Гуго пробудившийся камень, вытягивал фонарь обратно к щеке и дождь не мочил многочасовую щетину щеки, если фонарь прикрывал усталость виска, и скулы, и стороны горла.
Служба давалась неизменно все труднее. В приступившей к труду старости Гуго различал немало знаков сочувствия. Даже к отдыху на Молчи Папе прибавлялись с каждой ночью непредполагаемые минуты, но их давно не хватало. Оставалось их тоже все меньше: совсем недолго оставалось стареть. А передать свое дело ни в чьи руки не было.
С другой стороны, и лишнее здоровье никто Толстому Гуго передать не собирался. Гуго все чаще страдал как он толстеет, забирая часть неба, оттого и небо толстеет, забирая часть звезд, но разве так изменились и он, и небо, если звезд не осталось вовсе?! Им все тревожнее было делить с миром свои жизни, Гуго и небу, и то, что этой ночью оплыл невиданно салом левый бок Толстого Гуго, было очередным символом их ухода жизней: Гуго и неба.
Левый бок выпирал из-под плаща и тянул к камням организм целиком, отчего Толстый Гуго ступал неизменно трудней, оттого медленней. Под слоем сала в излишке не прощупывались ребра, палец попадал в жирный бок и тонул по самую хиромантию ладони, а сверху грузным занавесом подала сальная складка, оттягивая волосьё подмышки.
Такой сальный бок вырос в тело Гуго за одну ночь. Гуго рассчитывал сдвигать его на грудь - и резко голову стянуло вниз, плечи едва не обняли друг друга и парой собрались перед глазами, а медленный под кожей сальный кусок оборвал дыхание. Оно зависло на полпути из горла мгновенной сосулькой и пока Гуго пробовал перевести ожирение на спину, успел хрустнуть срочно обмороженный хребет.
Пришлось спешно остановить массу сала в прежнем состоянии, так что идти теперь Гуго приноравливался по-стариковски боком.
Потому ног сразу отросло на две-три больше.