Сто американских долларов

Телефонный звонок раздался, едва я вошел в квартиру.
- Ты не нашел статьи? – Митя казался обиженным. – Она есть в субботнем номере.
- Ее там нет, - мне стало весело. – Мало того, я проверил на других страницах, даже в разделе «Международная жизнь». Все-таки, речь идет об израильском писателе.
- Знаешь что, - чувствовалось, Митя принял судьбоносное решение и теперь рубил с плеча, - я сам тебе сегодня завезу и деньги, и статью. Кстати, письмо с чеком вчера вернулось.Что, если я заеду к тебе после пяти?
В пять вечера Митя сообщил по телефону, что если я не тороплюсь получить статью и деньги, он подвезет мне их завтра, часам к десяти утра.
Я ответил, что никакой спешки давно нет и с утра я буду дома.
Утром Митя позвонил и извинился. Он не может подъхать ко мне домой в силу немаловажных обстоятельств. Но я могу не волноваться – не сегодня, так завтра все будет «о’кэй».
Если бы я писал пьесу и меня вдруг озарило бы названием «В ожидании Годо...» - эта пьеса была бы о Мите Вольном. Причем, не менее абсурдная, чем бэккетовский оригинал. В смысле сверхзадачи.
На следующее утро на моем автоответчике я нашел митино сообщение: «Дорогой! Сейчас начало десятого. В твою сторону едет один мой приятель. Он будет у тебя до одиннадцати и завезет все, что я обещал. Если тебя не окажется дома, он опустит конверт в твой почтовый ящик.»
После чего быстро прошло семь дней. Я даже не поинтересовался у швейцара, приезжал кто-нибудь ко мне с письмом или нет.
Опустить письмо в мой почтовый ящик – предприятие, обреченное по нескольким причинам. Во-первых, швейцар не даст пройти к почтовому блоку внутри вестибюля, куда посторонним вход запрещен.
Во-вторых, если бы митин приятель ушел от швейцара, как сказочный Колобок от простофили-гурмана, и все-таки прокрался к п/я, он был бы разочарован. Почтовый ящик в моем доме – это небольшая ячейка-квадрат с наглухо захлопнутой на замок дверцей. Штук четыреста таких ячеек представляют почтовых адресатов всех 38-ми этажей моего дома.
Четыреста мелких металлических ящиков смотрятся неприступной ячеистой стеной, к которой подойти имеет смысл только с ключом. Без ключа, что называется, ни дать ни взять.
Итак, прошло семь дней. С еще одной успешно проведенной детской дискотекой возникло фатальное ощущение, что долго нам не протянуть. Дети благодарили меня и Леву за счастливое детство, но ребром вставал классический вопрос в переводе Бориса Леонидовича: «Быть иль не быть?»
Я знал ответ. Вернее, я уже просчитал на сколько веселых детских утренников нас с Левой хватит. Счет пошел на единицы.
В этих условиях митин долг ничуть не беспокоил память.
Я получил из банка ежемесячный отчет, а с ним – выписанный мною чек на сто долларов, прошедший через митин банк. Я обратил внимание на дату. Чек был выписан ровно месяц назад. Тютелька в тютельку.
Мысль о том, что не только для детей бывают праздники, мне понравилась. Я скопировал чек на белый лист бумаги и на этом же листе, над копией чека, надписал следующее: «Митя, поздравляю! Ровно месяц назад я одолжил тебе на три (3) дня сто (100) американских долларов. Надеюсь, я помог и тебе, и твоей семье. Пью за твое здоровье. С праздником!»
И послал поздравление по номеру редакционного факса.

Митя отреагировал быстрее, чем я ожидал.
- Как! Ты ничего не получил? - Митин голос был нервическим и взрывоопасным. – Тебе должны были привезти еще тогда. Я был уверен, что ты давно уже все получил.
- Представляешь, нет, - я никогда не думал, что поздравление, посланное через факс-машину, может настолько расстрогать человека. – А ты не спросил, куда твой приятель отвез письмо?
- Нет, не спросил. Тем более, он уже уехал в Израиль.
- Значит, мы будем отмечать и два, и три месяца. Из Израиля почта может идти долго.
Мой голос был полон отвратительного сарказма. Я уже представлял, как в течение полугода будет идти письмо от израильского приятеля, как по пути это письмо вскроют, вынут алчными руками чек, а статью о Рубиной по-шпионски съедят, запивая кока-колой израильского разлива.
Митино предложение застало меня врасплох: «Я могу завезти чек завтра. К тебе домой. После работы.» Вот уж чего, в который раз, не ожидал.
Нужно ли рассказывать о том, как Митя позвонил мне назавтра и сообщил, что если я никуда не тороплюсь, деньги он завезет послезавтра...

Я сам был во всем виноват. Давно уже мог бы великодушно простить Мите долг и с удовольствием читать его молодежную страницу. Делов-то: сто американских долларов.
Самое непостижимое произошло на следующее утро.
Ничего не предвещало такого поворота событий, но мы встретились. На улице, договорившись заранее по телефону. Митя передал мне пять зеленых двадцатидолларовых банкнот Федерального резерва США. Итого – сто американских долларов.
Мы стояли на углу оживленного перекрестка. Митя был взволнован. Я не меньше. То есть, я его понимал: история закончилась, было в ней много печального и смешного, но финальная сцена, к сожалению, подходит к концу.
- Мы можем говорить откровенно? – спросил Митя, заметно смущаясь. – Сам я человек откровенный и люблю откровенный разговор.
- Да, конечно.
- Ты не должен был ЭТО посылать на факс редакции.
Ничего подобного я не ожидал. Я, грешным делом, даже готов был к тому, что Митя извинится. В глубине души я давно его простил.
- Почему?
- Этот факс с твоим поздравлением прочитал не только я один. Кто-то мог подумать, что я тебе должен деньги и не отдаю.
- Но ведь так оно и есть.