КОНЕЦ ЭПОХИ

Все книжки написаны, все фильмы в прокате,
Из натурального ряда чисел сегодня последнее - любое,
Климат всё неожиданней, как финал в токкате,
Оттого и предсказуем, как кино о ковбоях.

Ты говоришь всё чаще: одиночество, нехватка тепла.
Не помогают ни звёзды, ни истерические загулы.
И уже находишь нечто человеческое в на-
Польных вазах: их, должно быть, сутулость.

Есть, очевидно, естественная связь и в том:
Чем дольше живёшь, тем к неорганике ближе.
В конечном итоге тело, достигнув в весе миллионы тонн,
Теряет объём, в данном случае лишний.

Хотя это ещё не повод, чтобы, как на верхнем до,
Кричать на фальцете до полной потери слуха.
Ты говоришь: черно-белое. По мне же: бардо,

Как зовут на Тибете переходное состояние духа.
 
СИСТЕМА КООРДИНАТ

Памяти В. Сидура

Дом — моя крепость, убережет от резни орды и похоронного шествия.
Я затеряюсь в доме — и меня сразу шестеро.

ПЕРВЫЙ-Я забегает под кожу и бредит на осенних дорогах вены,
распевая попеременно:
в Вене — види вицы,
ойля-ойля-йля!
Позже ПЕРВЫЙ-Я раздувает мозг и зубрит сонату слуха:
первый всегда уходит через ухо.

ВТОРОЙ-Я завис над столом поименно помнить буквы алфавита:
Агнец, Б-г, Vita...
По части имен второй дока, уверен в себе, как любой из профи —
все остальное ему по-фиг!
Второй хвостат в профиль, но метафорической мухи не обидит:
он не уходит, поскольку не видим.

Само Державие — ТРЕТИЙ-Я: держит карандаш и ведет черновик странный
о шести измерениях праны.
У третьего в груди сквозняк, зебра, а поперек, в колоссальном торче
колеблется подвесной моторчик.
Третий мимикрирует торсом под маятник гибкий и верткий,
выдавая себя за четвертого.

Но ЧЕТВЕРТЫЙ-Я запирается в зеркалах и плачет конвульсивным Иудой,
выкрикивая из глубины Оттуда:
йоля-йоля-йля!
Туда-сюда-обратно!
ЧЕТВЕРТЫЙ-Я вероятно следит за мной, пока других навещает беда –
четвертый не слышим никогда.

А ПЯТЫЙ-Я знал меня дедом и щурится под прозрачными ликами:
вот он девочка, шорох, вот еще раз старик.
Пятый кроток, как тень — крадется рядом черным воином:
пятый размножается в неволе,
из его локтя выпадает ШЕСТОЙ-Я, горбун, оставляет следы известкой,
количество стен его известно,
его окна отражают воду, а на крыше шалит пропеллер
с эротичной антенной-теле.

ШЕСТОГО-Я не поймать, он уходит в землю, дуги выверяя крепость.
Я затеряюсь в шестом — надежная крепость.
 
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Людмиле

Ты живёшь вблизи океана. И волна, в горсти
Принесшая и этот город, и всё, что более,
С каждым приливом шепчет что-то вроде "прости",
Поскольку и время приносит с собою.

После чего, хочешь - не хочешь, а живёшь, взрослея:
Уже Чур не я! не крикнуть, даже за маму не спрятаться.
И собственные годы разнятся, как картины в галерее,
На одной из которых ты узнаёшь себя в розовом платьице.

Вот так: вы встретились, что в ваш День Рождения вполне вероятно,
Хотя ей не узнать тебя, не отличить от прочих взрослых, женщин.
Но в этот миг, пока возвращается память вспять, обратно,
Вы идёте навстречу, становясь всё одинаковей в перспективе, всё меньше.

ЦИКЛИЧНОСТЬ

Приятно в тишине ночной
сидеть и дожидаться утра.
И после, никуда не торопясь,
сидеть не менее приятно
весь шумный день,
дождаться снова ночи
и вновь сидеть
и дожидаться утра.
Всю жизнь так провести
в разнообразьи,
и в ночь уйти
когда-нибудь
и там
сидеть
и утра дожидаться

*     *      *

Напою коня, посажу бамбук,
сына выращу и дочь.
И пойду к Нему, и промолвлю:"Бог,
чем еще тебе я могу помочь?”

Умерщвлю врага, помяну друзей,
раза два женюсь или пять.
И пойду к Нему, и промолвлю:"Эй,
что еще тебе я могу сказать?"

Раскурю кальян, перестрою плот,
часть земли с собой унесу в горсти.
И пойду к Нему, и промолвлю:"Вот,
как еще к тебе я могу прийти."

И услышав плач, и услышав смех,
и в глазах Его распознав печаль,
подойду тогда и промолвлю:"Эх,
что же ты молчал? Что же ты молчал!"

НАД ГНЕЗДОМ КУКУШКИ

В стратосферу в стратосферу
полететь бы полететь бы
птицей птицей в небе в небе
кувыркаться кувыркаться

так беспечно так свободно
так легко и совершенно
словно ястреб словно даже
летчик или самолет

только как же только как же
если нету нет их крыльев
это же идиотизм
крыльев в небе не иметь

и размахивать руками
и смотреть оттуда сверху
и летать себе и думать
идиотство жизнь, а

О ЗИМЕ

Зима - мила, как живот подруги,
Совершенный, как пакетик чая:
Посмотришь вокруг, согревая руки,
И удивленно пожмешь плечами.

Где аптека, фонарь? Где целиком квартал,
Знакомый по цвету кирпичной кладки?
Где то место, в котором стоял,
Растворясь в зиме без осадка?

Впереди - бело, позади - Москва,
Все равно когда всех накроет снег.
Только Дед Мороз - лучше в гости к вам,
А Снегурочка, все же, ко мне.

ХОРОШО В НЬЮ-ЙОРКЕ

Какие милые китайцы
Все в Чайна-Тауне живут
Они весь день готовят рисы
И всем кивают головой

А тут же рядом итальянцы
Все в Литтл Итали живут
Они весь день готовят пиццу
И всяку прочую лапшу

А близко гомики смешные
Все в Гринвич Вилледже живут
Они весь день готовят ланчи
Друг дружку гладя по плечам

А дальше добрые латинос
Легко в Ист Вилледже живут
Они вас угостят текилой
И что-то томное споют

А по соседству украинцы
Щыро и правильно живут
Они весь день едят галушки
И запивают их борщом

А за мостом Уильямсбургским
Евреи древние живут
Они весь день мацу готовят
С гефилт-а-фиш ее едят

А дальше радостные негры
В Рэд Хуке весело живут
Они поп-корн удачно жарят
И разные там барбекью

А чуть южнее много русских
На Брайтон Бич вовсю живут
Они вас встретят хлебом с солью
И водкой водкой угостят

А много дальше в океане
За статуей Свободы сразу
Там говорят есть австралийцы
Что с европейцами живут

И их немало европейцев
Они в другой футбол играют
И что-то там не то едят

Да нам ведь и неинтересно
У нас есть всякое питанье
Нам и в Нью-Йорке хорошо!

НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ О НЬЮ-ЙОРКЕ

Вот подходит человек
Маленького роста
И хватает кошелек
Очень даже просто.

Обнимает, словно мать
Блудного дитятю –
И давай бегом бежать
К черным своим братьям.

Вдоль по улице за ним,
Грозный в самом деле,
Пробегает гражданин,
Кошелька владелец.

Вслед за ним наперерез
Полицейский мчится!..
Вот такой приснился мне
Сон про заграницу.

РЭГТАЙМ

Нью-йоркский напряженный быт:
Бездомный в надлежащей позе
И тут же, мафией убит,
Лежит обычный мафиози.

Повсюду смог, клаксонов вой,
Домов заброшенные клетки
И всякий раз поход домой,
Как возвращенье из разведки.

От проституток ходу нет:
Они живут, не зная мужа,
И предлагают вам минет
Так по-домашнему, как ужин.

Кто я для них?! Пустяк, партнер,
Один из тысячи клиентов;
К тому же, алчный сутенер
Все отберет, не дав ни цента.

Он утром их загонит в клеть,
Водой накормит и селедкой -
Да надо нервов не иметь
Не отвечать на зов их кроткий!

Они ведут не в ресторан –
В отель, похожий на отстойник,
Где рядом люмпены всех стран
В очередях на unemployment.

И в нервной спешке не узнать
Ни имени, ни год рожденья:
Мне предлагают лечь в кровать,
Взяв перед тем немало денег.

Скупые слезы проглотив,
Но две-три на паркет роняя,
Я комкаю презерватив,
Как-будто мне не доверяют.

И так потом душа болит
(Хоть быстро все прошло, умело):
Нью-йоркский напряженный быт –
Нет, не по мне он, не по мне он.

В TOPLESS БАРЕ
Манхэттенская зарисовка

Вот женское хорошее начало
Танцует, обнаженное, впотьмах;
Мужское же хорошее начало
На это смотрит и давно сопит.

Вот женское прекрасное начало
Ведет-ведет бедром, неторопясь;
Мужское же прекрасное начало
На это смотрит, всё остолбенев.

Вот женское глубинное начало
Во всей красе под свет прожекторов;
Мужское же глубинное начало
Изнемогает где-то там впотьмах.

Вот женское здоровое начало
Бюстгальтер надевает, не спеша;
Мужское же здоровое начало
Даже представить трудно здоровей.

Вот жeнское игривoe начало
Чулок надело черный без стыда;
Мужское же игривое начало
Не всякую игру еще поймет!

Вот женское интимное начало
Жеманно трусики надело на себя;
Мужское же интимное начало
Так одиноко, Господи, как клен.

Вот женское бездушное начало
Со сцены сходит осторожно в зал;
Мужское же бездушное начало
И безнадежное - без веры, без любви.

Вот женское невинное начало
Идет на перерыв на полчаса;
Мужское же невинное начало
Вообще за что страдало, ну за что?!

Вот женское красивое начало
Посмотрит в зеркало, посмотрит на часы…
Мужское же красивое начало,
Мизинец оттопырив, пьет коньяк.

WEST SIDE  ПОСЛЕ НОЧИ.

Идет по улице один доминиканец –
Он просто так себе идет куда-нибудь:
Всю ночь он танцевал у нас под домом
И музыка звенит в его ушах.

Ему навстречу пуэрториканец
Идет весь без руля и без ветрил:
Всю ночь он под соседним домом
Под грохот музыкальный танцевал.

А рядом (будем всячески корректны),
Выкрикивая блюзовые свинги,
Афро-американец движет сам себя:
Здесь его родина, ему здесь все простят.

А вот он - Я - выходит из подъезда,
Бубня себе мотивчик неплохой:
Он тоже ночь не спал, поскольку снизу
Гремело, танцевало и жилось.

Ему до лампочки куда пойти-податься,
Он лыс, он много лет не высыпался
И видно оттого его английский
Не так же совершенен, как у всех.

Вот он идет, конечно, в ритме вальса
И чувство румбы вместе с тактом рэпа
Одолевают всю хава-нагилу,
Которая за ночь в нем накипела.

А рядом мелкою походкою отличниц
Идут хасиды шумною толпою,
Читая, во все школьное одеты,
Напамять главы Торы без шпаргалок.

И надо бы кого еще отметить,
Но что сказать с утра и с недосыпу:
Ведь это все портреты, все лишь шаржи,
А жизнь - она намного шире и верней.

ПУСТАЯ КВАРТИРА В МАНХЭТТЕНЕ

Ночь, пятнадцатый этаж, Нью-Йорк –
сочетание не из самых печальных.
Луна вверху, как дальний буек
(за который заплывать ночами

только и можно). Никого здесь нет,
в квартире, подвешенной выше крыши
дома напротив, и на расстоянии лет
семи от дома, что кажется лишним

сегодня, ибо - по ту занавеса и тьмы
сторону: в нем утро, из его окон
видна изнанка землянистой Луны –
выпавшим темным оком

она наблюдает свет. А здесь до десяти
некому сосчитать, чтобы уснуть. Верно
и плавно отплывает от динамиков Стинг
по направлению к мембране - к ферме

Бруклинского моста - и за... Откуда, как Улисс,
вернется в Seaport весь в порезах и ваттах.
Пока же в квартире - зов сирены «Police»,
Скорой помощи, Пожарных - всей островной триады.

Пока же в квартире в ожидании дня
никто не молчит, не двинет предметом
любым, не вздохнет, не вспомнит – храня
веру в баланс между тенью и светом.

ОСТРОВ

Один из островов во Вселенной.
Если сюда войти,
пить кофе, коньяк, крепкие вина –
непременно
все так же ти-
кать будут часы и прочие мины.

Усталость внемлет пространству.
Сколько зрачки
ни прикрывай - небоскребы, этажи, стулья:
постоянство,
как и прочий кич,
свидетель того, как тебя надули.

Тело, погруженное в воду, не
дышит, что для
старика Архимеда давно не новость –
на острове все вдвойне:
"да" и "нет", длясь,
возвращаются долгим "ноу".

Мир задуман из смежных квартир
пока никуда
не выходишь из дома –
наливаешь аперитив
и пьешь за уда-
чную встречу без друзей и знакомых.

Кривясь в зеркале, телеви-
зор к окну
переставишь, разряжая нервы:
"Такова се ля ви," -
говоришь, помянув
того, кто сказал это первым.

У МАГАЗИНА FORTUNOFF (BROADWAY)

Походить, побродить, погулять, по-
стоять в тех местах для туристов
где уравнены имя и пол,
и прописка, и тяга к изыскам.

Где б и за день никто не узнал, не
признался ни корешом давним,
ни случайно пропавшим в окне
бликом памяти, вправленном в ставни.

Вот таков он, как был, Вавилон и
воздух выжат наброшенной тенью:
часть домов зеленеет в поклонах –
часть затем каменеет в растеньях.

Мне здесь тысячи лет, тел и дат, мне
здесь приятен период распада –
взгляд торчит в туристической даме,
что как ей, так и мне на фиг надо.

Здесь ненужен никто никому, вдруг
я походкой безадресной, чинно
сам к себе подойду и муру
напою на мотивчик старинный.

Этот шизофренический бред по
дороге в дурдом и в могилу
не примите случайно за кредо:
это так, что б не думать о биллах.

НЬЮ-ЙОРК - ГОРОД ХЛЕБНЫЙ

Содержанье бутылки и есть то, что пил.
Все так просто, что просто противно:
в этом мире, в котором родился, любил
(и, бывало, без презерватива) -

содержанье предмета вмещается в вещь,
несмотря на углы и овалы,
несмотря на рифмовку неполную с "весть",
что до вещи существовала.

Город - тот же предмет. И такая же в нем,
в простоте, городская структура:
параллельность, народность, сабвэйность, объем,
безразличность и легислатура.

Под прозрачной бумагой – настоенность трав,
их насыщенность краской и перлом;
город прочно вошел в топографию карт
гемофилией, мафией, спермой.

И когда, не без помощи ручки, сквозь дверь
возвращаюсь к названию стрита,
содержанье витрины, и взглядов, и вер,
мысль о том, что все так же небритый

порождает желание все это на...
посылать, вверясь Божьему знаку,
хоть предчувствую четко, что эта страна
вслух ответит: «И мы тебя fuck'ом.»

ОСНОВОПОЛОЖНОСТЬ
зеленая поэма

На полупрофиль Вашингтона
Гляжу с приятной добротой
И он не менее приятно
Мне отвечает взглядом Джоконды.

Ещё милее с Джефферсоном встречи:
Пусть он едва приятней Вашингтона,
Но это пустяковое различье
Не в области симпатии, а так.

Другое дело - Линкольн мудрейший.
Ему что пять приятных Вашингтонов,
Что пара Джефферсонов преприятных
Плюс для баланса тот же Вашингтон.

Хотя, конечно, Гамильтон бывалый
Двух Линкольнов премудрых стоит!
После чего не может быть сравнений
С приятным во всём прочем Вашингтоном.

Здесь к слову будет Джексона отметить:
Уж, как вам ни приятен Вашингтон,
А Джексон раз так в двадцать поприятней
При всём при том, что груб бывал перед едой.

Другое дело - Грант. Грант натощак
Двух с половиной Джексонов приятней,
И мудр, между прочим, словно Франклин,
То есть у Линкольна ему ума не занимать.

Но и до Франклина таким, как Грант, ещё расти.
Ведь Франклин если влупит, так убьёт:
Ему поставь хоть сотню Вашингтонов,
Когда такой крутой авторитет.
А дальше - вовсе уважаемые люди:
Мак Кинли (я в глаза его не видел!),
Красивый Кливленд (кто его видал?),
Роскошный Мэдисон, народу внешне неизвестный.
Но дальше - более: в божественнейших сферах,
Где Чейз полулежит с улыбкой полубога,
Держась от бога Вильсона* по вертикали
На расстояньи ровно одного кальяна –
Там сравнивать способность исчезает
И все основоположники равны:
Там ангел - крохотный Ульянов - крутит локон,
Там гладковыбритая пара Маркс-Иэнгельс
Покуривают самый тот кальян,
В душе благодаря американцев.

За что им глубоко в своей душе
Чейз с Вильсоном премногоблагодарны.

• Купюра достоинством $100,000.00 с портретом Вильсона (Wilson) на лицевой стороне используется только при денежных подводах между Federal Reserve System и Treasury Department оf USA.

СОПОСТАВИМОСТЬ

Давно не пишу. Очевидно зима.
Новый год январём ударил:
Дней двадцать такие морозы - кошмар,
Т.е. мимо нью-йоркских правил.

На улицу боязно выходить,
Нет защиты в кальсонах даже
И январь, как заправский бандит,
Ждет снаружи и не промажет.

Небоскрёбы сваливают и сворачивают этажи,
Начиная снизу. Под снегом
Опустевший город, что труп лежит,
Вознесясь дыханием в небо.

Не хватает ни улиц, ни площадей,
Ни наличной архитектуры: их мало,
Невыносимо мало холоду и людей,
Коих он поглощает валом.

И представляя заиндевевший мир вовне,
И далее - охваченные морозом выси:
"Зима в Нью-Йорке, как и зима в Москве,” –
Ловлю вдруг себя на мысли.

ХАНДРА В НЬЮ-ЙОРКЕ

По улицам однообразно
Ходить: прохожие, дома,
Автомобильный выхлоп газов,
И лето, осень и зима.

Еще весна. Круговороты
Времен, событий и пространств
Приелись так, что неохота
Пройтись в соседний ресторан.

Застолье шумных вернисажей,
Рекламы улиц и газет
Осточертели так, что даже
Все реже ходишь в туалет.

И ты, обрюзгшая скотина,
Что в зеркало пролез и там
Подобно аглицкому сплину,
Несвеж и хил не по годам.

Ты, выросший на пиве скверном,
На вобле с плавленным сырком,
На Мандельштаме и Жюль Верне:
Звонит твой колокол по ком?

По ком в Нью-Йорке он долдонит,
Талдычит, будто с потолка?
Толкуя долго, как в агонии,
Что есть российская тоска.

ЖЕНЩИНЕ

Птица - жест безымянного неба - сегодня обозначает осень
Сад и Ночь немее с каждым опавшим листом
Расстояние - это то, что соединяет нас в любое мгновение:
Я путешествую по твоим снам, но не владея
Ни одним из языков, на которых говорят в молчании,
Я обречен.

КРАЙ КИТАЙ

Ирине

Где ты вошла там я сидел.
И тут же задрожали плинтус
И обстановка "под орех".
Я был обильней рыбы-палтус,
Ты - раза в три меня худей
и обнажённей, как на грех.

Есть край чудес давно - Китай.
В него я забредал по-кайфу:
Там чистят зубы над Янцзы,
Днем пишут дневники под Кафку,
А по ночам орут "банзай"
Так, будто это их язык.

Край великанов и ткачей
И первородина посуды
И гордой оперы Ла Скала –
Китай! Я знал твоих вождей.
Я там бродил. Теперь не буду,
Познав как ты меня ласкала.

Так ум мой заходил за разум:
Он столько раз в тебя вошел,
Как странник навещает бездорожье,
Лишь возвращаясь. О, mа chere!
Пусть К. меня простит: не узкоглаза –
Узка ты (стиль китайский) в междуножьи.

Я весь сошел с ума до самых ног.
Ты стала мой Тибет и харакири,
мы путешествуем в тебе
мы птицы - дабы на Земле о нас забыли
мы камни, чтоб не вспомнил Б-г
нас на своём на птичьем языке.

Так контур тела повторится в карте
Стремлением реки, магнитной Югом –
пока идут часы или текут
пока мы прикасаемся друг к другу
пока ещё забытые в пространстве, в азарте
пока дающее нам свой приют.

В МИРЕ ЖИВОТНЫХ И ЛЮБВИ

Не идиот, не зоофил,
Клянусь – не неврастеник,
Я как-то Курочку любил
И тратил много денег.

Не в деньгах счастье! Счастье в том,
Что я любил их шибко…
Совсем не будучи скотом,
Влюбился как-то в Рыбку.

Прошло с тех пор немало лет –
И в острой группе риска,
Я Зайчику давал минет
И целовался с Киской.

Открыт влияньям всех начал
И опытом напичкан,
Я «Камасутру» изучал
С одной забавной Птичкой.

И без руля, и без ветрил,
Заряжен в килогерцах,
Я, помню, Розу объявил
Прекрасной дамой сердца.

А позже, в раже заходясь,
Открыто и не куксясь
Вступил я в половую связь
С какой-то странной Пупсик.

Не знаю, что я в них нашел
(Ум женский непонятен):
Одна звала меня Козел,
Другая – просто Дятел.

Нет справедливости в миру
И нету в мире счастья!
Но право слово, не совру,
Я делал ЭТО часто.

И в качество переросло
Наличие количеств:
Я как Орел, парю назло -
Красив, фотогеничен.

И если курочку внизу
Сегодня обнаружу -
Я свой орлиный клюв вонзю
И приглашу на ужин.

МОЙ СОН
Лиле

Ты в интерьере. Ты одна.
Ты спишь. Глаза полуприкрыты.
Ладони сомкнуты, забыты
слова, спина обнажена,

мир сжат. Под веками луна
дрожит обратной стороною, -
так и приснилась ты ночною,
как вечность, на двоих одна.

Ты – в сне. И я осознаю
свой сон, как тягостную муку,
поскольку я тяну в нем руку,
но до тебя не достаю.

Струясь от твоего тепла,
рука коснуться не умеет -
и эту сладость лишь измерит
страх и любовь… Любовь и страх,
поскольку тьма обнажена
и твой язык, касаясь нёба,
нас обволакивает. Оба
(поскольку мы – лишь ты одна,
поскольку мы в тебе плывем,
поскольку проплываем Млечность -
постольку, ритмикой влеком
и чтя дурную бесконечность,
я закругляюсь ни на чем…), -

Мы проникаем в этот сон.
И горизонт его, шатаясь,
раскачиваясь, напрягаясь,
грозя скатиться под уклон,

всем громом маковых семян
грозя молчание нарушить,
наш сон, как Храм, готов разрушить –
под стоны инь, под крики ян.

И выключатель на стене
рука, блуждая, не находит…
Ночь, разряжаясь на исходе,
все обесточивает. Вне

нас с тобою темнота.
Я тороплюсь к тебе, и будто
боюсь, чтоб наступило утро
(как в детстве, досчитав до ста).

А этот страх - смотри: любовь -
он не однажды возратится…
Откроешь утром ты ресницы,
подозревая, что мы - здесь.

БИОГРАФИЧЕСКОЕ

Плыть под тенью травы, а течение очерствеет рядом
ходом ферзя, слепком грозы, пионерским отрядом.

Лист в меня забредет для душевного разговора –
отражусь неподвижен, нахохлившись вороном.

Муравьед пригласит окружить муравейник:
мой ответ — ни полслова, ни дуновения.

Прорастет в муравье и Батый, и Калигула –
я не выдам себя ни движеньем, ни мигом.

Я напуган историей, и уже не состарюсь вовсе,
все четыре времени года — осень, осень, осень...

И проверен неверием, оболгу себя напрочь,
если в Осень вернусь по спирали — навзничь.

Где душа расцветет терпеливо рождением сына,
уплыву в тень травы. Никого не покину.

НОГОРУК

руконогий ногорук
не считает ног
не считает рук
в сизый лунный круг
входит без сапог
неземной паук
всем планетам друг
всем кометам бог
и в полночный стог
тянет сто подруг
за косу дорог
ногорукий руконог

ПРИВЕТЛИВОСТЬ

Ползи, животное, ползи же!
Не дернется моя нога,
Ибо твоя земная жизнь
Тебе немало дорога.

Тебя рожала мамка в муках
И Бог тебе дыханье дал,
Чтоб не какой-нибудь там мухой,
А стройным тараканом стал.

Чтоб каждой лапкой, честь по чести,
Ты б ползать с упоеньем мог...
Так провалиться мне на месте –
Я не коснусь тебя, сынок.

Твои сомненья понимаю:
Двуногий, да ещё еврей.
Уж лучше бы собака злая
С тобой столкнулась у дверей.

Что хуже утренних свиданий
С евреем, лишь начнет светать?
Уймись, пугливое созданье,
Не стоит так зазря страдать.

Не для того я в институтах
Науку чести изучал,
Чтоб поступать с тобой так круто
И в спину всаживать кинжал.

Будь жив. Беги в свою каморку.
Ну, а монарху своему
Скажи при встрече:"Мол, в Нью-Йорке

Такой-то шлёт привет ему."

ПЕСНЯ БЕЗ МУЗЫКИ

Баскетбольная площадка
На которой много негров
Непременно попадают
В баскетбольную корзину

я же мимо прохожу

Супермаркет магазинный
По которому гуляют
Покупатели с корзиной
Чтоб потом стоять у касс

мне не надо ничего

Сетка летнего сабвэя
По которому проходит
Поезд еле 2 - 4
По маршруту ветки 6

мне не ехать никуда

Улиц строгая система
Вдоль которых одиноко
Негры - городские корни –
Просто так себе лежат

просто так себе лежат

Самолет на бледном небе
Из Ла Гвардии гуляет
Голяком по небоскребам
И на JFK летит

ocтopoжнo там, смотри!

Я хожу уже который
Год по этому району
Нам еще здeсь нe хватает
Днем воздушных катастроф

АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ

Какой я старенький и лысый!
Я разлюбил ходить в кино
и больше не вожу Алису
валяться парой на гумно.

Я ненавижу светофоры
и ежедневный бег трусцой,
я всех людей в военной форме
не различаю на лицо.

Не знаю промискуитета
и Цицерона не читал.
Я поздравляю с Днем Победы
всех, кто балдеет "под металл".

Могу вспылить или обидеть,
мне тридцать по календарю,
вот только Ленина не видел,
но все равно его люблю.

И Джона Ленона не видел,
и кока-колу не люблю,
не попадаю в вытрезвитель,
хоть сбрасываюсь по рублю.

Я не болею гонореей,
мне безразличны Бес и Бог!
Я всех арабов и евреев
собрал бы вместе и поджог.

Я стал на оба глаза слепнуть,
все реже посещаю тир —
я подустал от пятилеток
и больше не борюсь за мир.

Не посылаю маме писем,
не покупаю молоко:
я в день четыре раза писаю,
но это делаю легко.

Я помню годы комсомола
и беспартийный трудный путь —
меня воспитывала школа
и воспитала в прах и пух.

Я даже Брежнева не видел,
хоть он, как я, бывал в Крыму.
Я "братьев меньших" не обидел,
а старших не сажал в тюрьму.

Я демонстрируюсь в колоннах,
едва случается парад.
Я компостирую талоны
и этим безнадежно рад.

Я не включаю телевизор
и не потребую чинов.
Я не уверен, что провизор
мне не подсыпет кой-чего.

Я быть смогу еще добрее
и, может, подрасту немного.
вот только с каждым днем старею,
хотя и с верой, с верой в Бога.

САМОЛЮБОВАНИЕ

Все железы работают красиво,
Кишечный тракт завернут цифрой 8:
Люблю себя в момент аперитива,
В обед люблю, и отдыхая после.

И ноги, ноги! Плотные, как булки
Бедра, булочками - ягодицы:
О, как люблю себя в момент прогулки,
Легко идущим, будто без амбиций.

А глаз! Товарищ интересных бдений,
Глаз выпукло гордится роговицей -
Люблю себя в моменты наблюдений,
Всегда в надежде чем-то впечатлиться.

И так ходя, едя и испражняясь,
И проводя мыслительный анализ,
Я сам себе любовно удивляюсь.
И вы бы точно так же удивлялись.

КОТ

По проспекту выгибался спектором
КОТ
Дугообраз выгнутый вектор
KОT
Километр считал за километром
KОT
Не гектарами б мерять а ветром
KОT
Я все ждал:
ну когда же
этот важно-вальяжный
чернобуромалиновый КОТ
весь
по проспекту пройдет!
Я за ним наблюдал.
Даже наоборот:
Я за ним перестал наблюдать.
Только кот всё идет,
весь идет и идет,
будто и не нуждается спать!
кОт


ПАМЯТНИК
вариация
  Мастеру ГО посвящается
Я -
Гена и Злодейство
в то же время.
Как так может быть?!
К примеру,
Вова и Злодейство.
Тут всё ясно:
здесь - Вова, здесь – Злодейство.
Всё понятно.
Допустим,
Ира и Злодейство.
Нет вопросов:
типичное коварное злодейство.
Или, положим,
Софья Марковна:
ни то, ни сё,
хотя, возможно, что-то в этом есть...
Так в чем же дело:
Гена и Злодейство?
Вернёмся, для начала, в детство.
Там Гена был себе, как Гена,
совсем уж чистой красоты
без всякого намёка на изъян;
под тем же знаком
отрочество проходило:
кто посчитает робкий онанизм
за зло иль что-то в этом роде;
и в юности
никак не нахожу
поступка, равного злодейству,
хотя всё тот же онанизм
уже не так наивен,
как был прежде;
а в зрелости
чего ведь не бывает:
в меня пусть бросит камень тот,
кто иногда,
в тиши и одиночестве томясь,
вдруг не отыщет
чем занять бы
приятно огрубевшую ладонь.

Да если только в этом дело,
то можно, наконец, и завязать
столь часто заниматься онанизмом,
к положенному минимуму свести –
и превратиться в Само Совершенство,
при жизни памятником стать
нерукотворным,
чтоб всяк меня с улыбкою встречал
приятным словом:"Гена, Гена,"-
забыв, конечно, о злодействе:
и кто б тогда ко мне зарос,
но только не народная тропа.

СЧИТАЛОЧКА

Чтобы было весело
Можно и повеситься –
Сам себе в петле висишь,
Окружающих смешишь.

Чтобы было грустно
Нужно, чтобы гнусно –
Всех вокруг повесил,

Оттого не весел.

ЗАЦИКЛ БИТВ 1

Это у них атакой называется

Самых маленьких вперед пускают,
чтоб тяжелей было в них попадать:
идут маленькие с тяжеленными пиками,
вперед себя пики выставили — пугают
и щекочут! а перед пиками
еще жуки разные для страху ползут,
танки ядовитые, тараканы зубастые:
ругаются они так, что обидно совсем

Это у них атакой называется

А за маленькими — средние,
небритые, в черных очках
и челюстями клацают:
клёц-клоц, клёц-клоц, клёц-клоц!
Орлы у них на плечах да голуби,
клювы ядами пропитаны,
по пять глаз над бровями,
а когти целиком в чернилах!
Средние песни поют похоронные
и свистят так, что заснуть невозможно

Это у них атакой называется

А за средними — большие,
с головами телевизоров,
росту больше, чем сто!
С пистолетами и бомбами
в облаках прячутся —
и сразу туман начинается.
Идут себе большие толпой и кричат:
"Щас мы вам!!! Это не вы — нам!!!"
И плюются так, что тут же слюны по пояс

Это у них атакой называется

А за большими — еще Большенькие!
И так аж до самой Луны,
О-ё-ё!
Ещё собаки у них такие злющие,
гавкают, за штаны хватают
бешеные — но это они специально!

Это у них атакой называется

Но когда подпустим мы их близко
Трубочки достанем Риса в рот наберем:
как контратакуем все их войско!
а потом из-под шампуней флакончики
с дырочками достанем:
как контратакуем их водой —
они и разбегутся:
"да, ну вас!"
"да не будем!"
"да что это такое!?"

вот тогда мы им и скажем:
"а вы как думали?"
"щас еще добавим!"


ЗАЦИКЛ БИТВ 2

А влет слет пуль послал навстречу коллективу пуль от Б
Б камни покатил срезая камнепад от А
А реки рыб пролил в полпервого ночи Б
Б острым лезвием огня прошел в заточенную бритву А
А прыгнул на слона и в сапогах за ним погнался Б
Б струны из инструментика вставил в позвоночничек А
А Князем Гор очнулся сразу и недолго мучался этим Б
Б недолго мучался но все-таки скончался А
А все равно ничего у них не вышло Б

ПАРА СИЛ

Собака лает — Ветер носит.
Он ничего не произносит,
Он ничего не производит,
но лишнего не позволяет:
Собаку изредка находит
и ждет, когда Она залает.
Та ходит босиком, страдает,
в свинью напьется, заскучает,
вдруг спать идет — недосыпает,
идет бежать — недобегает,
а побежит — не прекращает!
И неизменно ощущает
в груди томленье ощущает
Апокалипсис ощущает
и мягкий ветер ощущает.
Потом вдруг бешено залает
как на отца, и заикает
как Достоевский, и шиза
Ее от страха тут же косит,
но поздно, поздно: Ветер носит
почти живой комочек лая,
несомый Аду или Раю.

КРУГОВОРОТ

На Новый год, на Новый год
Мы собрались теперь. И вот
Достойно встретим Новый год,
Как весь достойный наш народ.

А вовсе не наоборот,
Как где-то ихний там народ,
Которому что Новый год,
Что Старый год - всё до звезды.

Часы у них идут вперед:
Что день у нас - им Новый год!
И жрут они такую вод –
Ку - оторопь берёт.

К столу садится наш народ,
А их народ уж не сечет,
Сейчас в дымину их народ,
Поскольку ночь пил напролёт.

Он в этот миг не разберет
Пришел ли год, ушел ли год –
И зря там утро настаёт,
И завтра снова на завод.

А наш народ пока не пьёт.
За стол садится наш народ,
Хотя и часу не пройдёт,
Как будет в жопу наш народ.

За стол садится наш народ,
А их из-под стола встаёт:
Красив круговорот в природе
И праздник ей - ну, до звезды!

МАНИАКАЛЬНОСТЬ
(на благопристойном Upper East Side)

Необычное в облаках
что-то движется, движется, движется...
Уж не кал ли там? Нет, не кал.
Ведь с чего б в облаках ему двигаться.

Только очень похоже на кал.
Вряд ли что без причины случится:
если в небе кто кал опознал,
значит где-то поблизости птица.

Да вот нет ни одной в облаках!
И стою я, как маниакальный,
наблюдая летающий кал –
ну, типично говно визуально.

О ВЕЧНОСТИ

Красива, как Боинг-747,
Душа отлетела и светится –
Должно быть затем, о, только затем,
Чтоб сверху над телом свеситься.

Чтоб томно смотреть, как тело внизу,
Безвременно холодея,
Седея, все искренней образу –
ется в вопросительном: "Где я?"

И мерно потом, под их диалог,
Который все больше сближает,
Благославляя: "Ты - червь, ты - Бог!"
Душа сходит в гроб, как Державин.

ПИСЬМЕННОСТЬ

Стрелки часов, ретушь дождя,
Вообще весь окружающий супрематизм,
С орнаментом луж, как с полотном Матисса
Враждующий, выводит меня из себя.

И трудно вернуться. Ибо тот настой
Настоящего времени - спустя мгновение –
Меняется в частностях, в дуновении
Ветра, в сплетениях света с тонким листом.

В том, о чем неловко сказать,
Поскольку банально: в самом факте
Старения, ибо (по любой из тактик)
Нет шансов вернуться назад.

Остается впечатляться. Как вид борьбы,
Этот - одна из находок Востока.
Приходящее всегда одиноко.
Время, в сущности, тот же быт.

И только строчка прописных букв,
Супрематичных по чьей-то воле,
Как монетка, брошенная морю,
Чтоб вернуться когда-нибудь.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Руки повисли, опущен живот,
Шеи венец - голова
Мыслями мелочными живет,
Думая лечь в кровать.

Дом засыпает, поникли жильцы,
Медленней электроток,
И тараканы, что те же жрецы,
Смотрят лицом на Восток.

Город ложится в свою полуночь,
Тесто Луны ползет:
Если на сына гадать или дочь –
Сегодня им повезет.

Там, в темноте, где быстрее всего,
Оттого и незримей свет –
Там, в твоем сне, не жди никого.

Да, и тебя в нем нет.

ОБТЕКАЕМОСТЬ КАРМИЧЕСКАЯ

Когда-нибудь (а в позитиве
когда-нибудь я не умру)
я буду раз во сто красивей
по внешности и по уму.

Взгляд будет мягок, легка поступь,
любое слово - изумруд,
и телом рассекая воздух,
я не сочту это за труд.

И обтекаем совершенно,
летая вверк себе и вниз,
вдруг вспомню: был вот так же Гена
как капля - толст, как пуля - лыс.

РЕПЛИКА

Все чаще жуки залетают в окно:
Природа — говно, да и сам я — говно…
Осенние листья на юг улетели
И птицы куда-то. Должно быть, на север.
Ни капли дождя! Что за осень, ей богу:
На прежней странице все тот же Набоков,
Все та же подруга, и та же музыка,
И время подробно до жеста, до крика,
До той абсолютно невнятной идеи
(Подобной простому отсутствию денег),
Идеи о том, что который уж год
Октябрь уходит — ноябрь придет.
И этот расклад до смешного наивен,
Хотя никогда не понять, чем же именно.

БЕРЕМЕННОСТЬ

Какая странная вы, право:
Большая грудь, тугой живот.
Что за серьёзная отрава
В вас поселилась и живёт?

Уже в вас соли не хватает,
Ваш светский вид - совсем в говно,
И там, где проходила талия –
Где это место? Где оно?

Вы, чутким юмором богаты
И чудным кальцием полны:
Что там внутри у вас за гадость?
Какие пляшут колдуны?

Конечно, были вы иначе:
Косяк соблазнов из-под век,
И в ваших нежностях телячьих
Был виден дерзкий человек.

Но что теперь!? С утра блюете,
Стул труден, аж пучит глаза,
А будни ваши - как в полёте
Мотор однажды отказал.

И я смотрю на вас, как Ленин
В буржуазию пялил глаз:
И я ведь, будучи беремен,
Ничуть не лучше буду вас.

Вот так же ухом, словно дулом
Упёршись в собственный живот:
"Что там за гадость? - буду думать, -
Что за отрава? Что за скот?"


НЕВЫНОСИМОСТЬ

Иду по улице. И вдруг
С невыносимым дребезжаньем
Скользнуло что-то между рук -
И враз исчезло. Всё вниманье

Свое тогда повысив, зло
Пошел по улицам неврозным,
Но тут опять меж рук прошло,
Невыносимым сделав воздух.

"Что это было? Пидарас?!"-
Я начать думать, что есть силы,
Как вдруг меж рук... Здесь мой рассказ
Становится невыносимым.

БОЛЬШЕГРУДОСТЬ

О, какая изящная ноша
Ваша женская, в родинках, грудь!
Я б её целовал еженощно,
Стопроцентно не дав ей вздремнуть.

Я б соски всё б сосал на рассвете,
Нюхал б их на росе, на ветру б:
Эх вы, мамки мои, чудо тити!
Как бы с вами был нежен и груб.

Вашу грудь целовал б в магазинах,
В планетариях, в ванных, в кафе!
Так бы жизнь и провёл, рот разинув,
Без вина находясь под-шафе.

Не считаясь с капризами моды,
Лишь гипюр надевал на неё б!
Вашу грудь самой чистой породы
Я б лизал, я б ласкал, но не ёб.

И когда бы меня вы спросили:
"Что ж, вот так вот и будем всегда?",
Я б ответил вам слогом красивым:
"Ну, подумайте сами: куда ?"

ЗАКОН МЕНДЕЛЯ. ГЕНЕТИКА.

Ты не пила и не курила,
Не довелось вкусить и страсть:
За что же, муха дрозофила,
Судьба с тобой так обошлась?

Ведь ты была совсем младенцем:
Животик, ручки, носик, вес,
Вся олицетворенье детства,
Жила ты злу в противовес.

Но тут вошел коварный Мендель
И всё помчалось под уклон!
Он ест мацу, он гнусно медлит
И не спешит открыть закон.

Он в дрозофилу пальцем тычет,
Картавя, песенки поёт,
Он их убил уже сто тысяч
И вот ещё одну убьёт.

Он волосатый и сутулый
И дурно пахнет чесноком...
Эх, мало били их под Тулой,
В Крыму и под Бородином.

Он скальпель достаёт, потея.
Вино кошерное отпил.
Он метит мухе прямо в темя,
Как дедушка его учил.

Ведь сколько мух поперебили
Всех этих менделей родня!
Что ж ты молчишь, бог дрозофилий?!
Почто покинул ты меня!

Убил. И вытер кровь об талес,
И взглядом бычьим поводил:
Вон сколько их ещё осталось
Наивных, глупых дрозофил.

Ведь Менделю что слон, что мухи –
Не пожалеет, не простит.
И, незамендля, храм науки
Невинной кровью окропит.

ОПИСАНИЕ ТРАГЕДИИ

"Мамка, мамка!"
"Детки, где вы?"-
Плачет мамка
У реки.
"Где ты, мамка? -
Плачет первый,-
Где на помощь
Рыбаки?"

"Детки, детки, -
Стонет мамка,-
Вот я Там и сразу
Тут!"
Мамка тянет за
Соломку,
А они на дно
Идут.

"Мамка, мамка!"-
Крик печален
И в последний раз
Слышен.
"Где вы, где?"-
Не отвечают,
Да и сам вопрос
Смешон.

"Кто тут? Где тут?-
Рыбачины
Тащут с моря
Утлый чёлн.
- Нам, расхристанным
Мужчинам,
Это дело по
Плечо."

Мамка плачет,
Мамка стонет,
Умоляя их
Спасти:
Рыбаки ушли в
Погоню,
Внутрь воды спешат
Грести.

Ищут в речке,
Ищут в море –
Как же тут не
Преуспеть:
Вера спасена и
Коля,
Все бегут на них
Смотреть.

"Мамка, мамка!"-
Детский хохот
Мамку радостно
Встречал,
Только мамке сердцем
Плохо,
Неподвижна, как
Кочан.

Рыбаки ей вмиг
Дыханье
По теории
Рот-в-рот:
Мамка обрела
Сознанье
И опять с детьми
Живет.


УКРАИНЦУ И НЬЮ-ЙОРКЦУ OLEKSANDRY IGNATUSHE
Прощальная беззлобная. В день отъезда из Нью-Йорка в Киев
"Жиды меня, и я вернусь,
Но только очень жиды!
Жиды, когда наводит грусть
Желтые дожди!
Жиды..."
(Не Константин Симонов)
Им повезло, их больше, им насрать
На Кобзаря, на родину и в душу!
Насрать на батько и насрать на мать,
На киевське "Динамо" с Игнатушей!

Им на дытыну крохотну насрать,
Що по Хрещатыку, смеясь, несется!
Насрать на сына и на дочь насрать,
На борщ, на сало, на галушку с клецкой!

Им, собственно, и на Нью-Йорк насрать!
Что украинец им, что негр с индусом!
Их сотни, полчища, несметна рать,
Их не убить ни битами, ни дустом!

Им дай открыть кафе, им дай в меню
Поставить девять баксов за котлету!
Им дай любую стрит иль авеню –
Засрут, замочат, мор нашлют с минетом.

Им дай любой район, дай океан –
Испанцы тут же вымрут и корейцы!
Им лозунг:"Пролетарии всех стран..." -
До жопы, до Житомира, до Бельцев.

Нас мало здесь! Да, в общем-то один –
И тот под утро вознесется в небо!
Нам будет не хватать таких мужчин,
Который был и тут же - не был.

Нам будет не хватать его спины,
Его штанин, где паспорт молоткастый!
Мы остаемся, на все стороны равны,
Среди жидов, евреев, пидарастов!

Нам будет не хватать поговорить
По-украински, взглядом, полусловом!
Но лишь горит, одна в душе горит
Надежда, что появится он снова.

БАЛЛАДА О ПОГРАНИЧНИКАХ
NAFTA посв.
Скупая природа. Полуденный зной.
Вдали от народа стоит часовой.
Он полон вниманья и собран не зря,
Ведь там, за холмами, чужая земля.

Там разные нычки, ландшафт «под откос»,
А тут пограничный ответственный пост.
И чтобы, о боже!, в страну не вошел
Случайный прохожий - здесь выставлен столб.

При нем пограничник, собака при нем:
Решится кто лично играться с огнем?
Какие чужие пойдут за черту,
Пока часовые стоят на посту!

Но вдруг странный шорох, дыханье вокруг,
И слышится шопот. Кто: враг или друг?
С поста не видать абсолютно ни зги…
Хоть трудно признать, но, должно быть, враги.

Пот тщательно вытер со лба мигом Джон:
Хитер нарушитель, коварен шпион,
Ему нет закона на гнусном пути,
Он в штат Аризона стремится войти.

Он стать нелегалом готов без стыда!
Собака сигнала ждет, только кивка.
Хозяин ей странен: он что, не готов?
Уже мексиканец вскочил из кустов.

Бежит он открыто, но, видно, вспотел:
Коровьи копыта, как туфли, надел,
Шаг делает шире, говно разбросал,
Чтоб наши решили, здесь бык пробегал.

Он низенький ростом, хоть мог подрасти!
Такого непросто связать и скрутить.
Но Джону не страшно, на то он и Джон,
В бою рукопашном Джон World Champion.

Он знает в деталях как бить и почем:
Прогнет свою талию, ослабит плечо,
И прыгнет, напорист, ногой по зубам –
Куда там Чак Норрис, куда там Ван Дамм.

"О, мазер! О, факер!"- Джон плюнул в песок,
Джон бросил собаке условный кивок,
И пес, словно в танец войти норовит,
И вот мексиканец, как сало, лежит.

Он больше не страшен, от страха дрожит:
Не думал, что стража хранит рубежи,
Пытался обманом и хитростью взять –
Теперь с криком "мама!" он прячет свой зад.

Он взмылен, как лошадь, и дышит с трудом,
Он юзать* и пушать** хотел бы наш Дом,
Счастливое детство отнять у детей!
Подходят все средства для нечисти сей.

Им все б пустить прахом, и честь не в чести.
Но Джон и собака стоят на пути,
И будут пока эти двое стоять
Нам строить в веках и спокойно нам спать.

use * - англ.
push ** - англ.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ МАСТЕРА

Нет никого кто б передал
Искусство старых мастеров
Ходить спокойно по Гарлему
В любое время дня и ночи

Нет также никого из тех
Кто б помнил нужные слова
Которые достаточно шепнуть
При встречах с наглым попрошайкой

И не осталось больше тех
Кто бы учение поведал
О пользе точных заклинаний
В Нью-Йорке
Заколдованном Ла Кхыном

И хриплым жутким голосом
Он завершил:
"Как не ищи, не обнаружить
У негра родинок на теле.
Это - единственное предупрежденье,
Дошедшее до нас
От мудрых старых мастеров Балбаса."


ВСТРЕЧА ИТАЛЬЯНЦА С ИНДЕЙЦЕМ
(год 1524, открытие Нью-Йорка)

В Баттери-Парк, у бюста Верразано,
Упершись взглядом в патину и медь,
Я весь сомнамбулой надолго замер,
Отъехав в исторический момент.

Лилась слеза из глаз, вспотели ноги,
Когда представил сколько лет назад
Шел Верразано этой же дорогой
И был ему индеец всякий рад.

Должно быть, здесь произошла их встреча.
На вид был могиканин красноморд,
Он нудно мямлил на своем наречьи:
"Заходьте, панэ! Що ж это ви, мол,

так бледнолiци? Краю iз какого?
Чи не москаль? Як сами? Як рiдня?"
Не разобрал, естественно, ни слова
Ни Верразано, ни, к примеру, я.

Минус четыреста мне было в том столетьи.
В те дни под флагом Франции ходил,
Хоть итальянец... Нету междометий,
Чтоб описать, каким я парнем был.

- Кто мы? Мы будем родом итальянцы.
Мы все бледны. Нам написать сонет –
Два пальца обоссать,- так могиканцу
Я, в общем-то, суровый дал ответ.

- Здесь будут земли короля Франциска,-
тон под конец немного, но смягчил.
- Неплохо бы приказ или расписку
Оформить, - могиканин предложил.

- Только учти: по сути разобраться,
У нас не более, чем два врага,
Что значит - англичанам и голландцам
Не светят эти земли никогда.

- Что б я так жил! - поклялся могиканин
И трубку мира тщательно забил.
Я, как положено, налил в стаканы
и выпить за монарха предложил.

Плыла Земля. Смеркалось. Чудо-остров
Уснул. Плескалась рыба Лещ...
Чихнул великий Верразано - просто
Чтобы не сглазить то, о чем шла речь.

На небе зажигались звезды, в кране
Еще с субботы не было воды…
Чихнул в ответ великий могиканин,
Чтоб, ради Бога, не было беды.

В рукопожатии сомкнулись пальцы,
Подали знак от дальних каравелл.
На частоколах развивались скальпы
И из вигвамов дым курился бел

И сладок, и приятен

НЬЮ-ЙОРКОСТЬ

Нью-Йорк, как осенняя тема
Звучит контрапунктом. И даже
Своё нахожу я в нём тело
Вполне подходящим пейзажу.

Смотрю на себя - и любуюсь!
Обычно не фотогеничный,
В Нью-Йорке я место любое
Украсил как факт и как личность.

И место в ответ меня красит –
Рокфеллер и Линкольн центры –
Когда я вхожу, словно праздник,
Который не стоит ни цента.

Невинный, как перед бармицвой,
И скромный, как истинный профи –
Пока не позвали полицию,
Анфас подставляю и профиль.

Позирую с радостью людям
Ужасно смешно и красиво:
Уж очень с Нью-Йорком мы любим

Себя подставлять объективу.

ЗАПАДНЯ

Кайенский перец с табаком рассыпем по дорогам,
чтоб их гиены не смогли пройти за нами –
одну тропу мы только и оставим.
И в земляные лунки пряный сок папайи
сцедим отравленный, для воина смертельный;
а птиц привяжем волокном кокоса сплошь и рядом:
пусть ошибётся их начальник мыслью, что местность эта жизнетворна.

Ещё прилепим листья к каждой ветке слюною муравьиной;
птичий гомон, шелест листьев: кто б догадался,
что даже змеи под ногами из твёрдого манильского каната.

Кто б догадался, что везде-вокруг ловушка
и их слонам всего одна дорога, одна - и та
раскрашена в зелёный до горизонта цвет
(поскольку их слоны весной к зелёному привычны).

Так встретит их Долина Тишины - весной, которая здесь не бывает:
не зря мы потрудились и завершили в срок, как и задумано Войною.
Теперь лишь время, время, нужно время, чтоб им уйти в Бессмертие.

Но странной в последний миг на повороте
привиделась мне эта Западня (как-будто я подумал:
кто из наших так ослепительно - тут позавидовал - Светило рисовал?
И грифа одинокого на небе кто поднял высоко так
в синеву, как не бывает, не было, не будет?
Танунги ли? Либанг ли? Или вечно молчаливый, безродный Равинакр?)
и чуждой в панораме показалась знакомая Гора Седых Отцов –
там вдалеке, где Западня сама рисует облако, и реки, и деревья,
и берег с тонкою тропой, которой
выходят дети, старики и воины к Вершинам...

Тут воздух задрожал от криков воинов
и жалоб их животных, и гул земной
от тысячепудовых ног всё нарастал:
вползало войско всем широким фронтом
вовнутрь единственной тропы вечнозелёной.

Я поспешил вслед своему отряду,
опасно хрустнув веткой под ногой!
Спокойней будь: мы славно поработали
сегодня, и славно их убьём.
Ещё тяжёлый бой
нам предстоит в красивой Западне
Долины Тишины,
ещё им предстоит...

БЕСЕДА-МОНОЛОГ

Это ведь самое природо-прекрасное дело есть: уход человека в рассказ.
Поскольку, покуда ответствуешь ты без прикрас
пред искушеннейшей толпой, рожденной от собственной численности —
сам себя насыщаешь материей тонкой любви и искренности.
И так речь свою плавно ведешь, словно и невдомёк: как иначе,
словно ораторствуешь на Агоре или требуешь на рынке сдачу
уже осязая, как нотой во рту распускается галька словес —
и срывает полоску меж губ, и тянет ее до небес,
оплетает паутиной речи слушателей, завороженных твоей притязательностью:
вот и лес за беседой подрос! Держит кроною день, хотя быть давно затемно.
Да и мысли какие посещают мозг величественные в эпоху вдохновения,
будто и не ты слово брал, а само исступление,
как в полете с горы: отпускаешь рассудок свободно, пусть мчится,
а за ним (то не след от полозьев!) дыханье двоится.
Да и раз такой расклад пошел, что рассказчик тебе и мудрец, и товарищ
тут у каждого котелок так себе решительно варит,
что потом только и жди явления самородков из трудящихся масс,
поскольку трудящихся когда сорганизовать — получится самый организованный класс,
и такие из многих мысли попрут простонародной перловкой из котелка,
что немало впоследствие будет чего обсуждать в веках!
Таков и ты, Читатель, и ты, Учитель-свет:
мы разговора мудрого икебанистый букет,
ибо всякий из нас до беседы охотник, на кого ни взглядишь —
оттого и в компанию с собой берет то животную, то рыбу, а то дичь.

ПОДНАДОЕВШИЙ ОТПУСК

Спор в желудке жаренных устриц, пива,
водки
отвлекает от архитектуры воздушных башен:
лежа на берегу, слежу, как за черту отлива
уплывает день. Уже, строго говоря, вчерашний.

Безлюдно. Тоска. Одинокий седой бархан
песка
создает непременную иллюзию перспективы,
но будь я хоть трижды Иммануил Кант -
всякий раз отрекался б от императива.

Ибо, что он есть, предполагая моря
тяжесть,
как ни отлив; как ни притворство, для песка, быть берегом;
как для последнего - путать меня и тот санаторий,
который виден отсюда, как горячка, беленький.

СТАРУШКИ США

Все-таки американские старушки
Удивительные девки!
Как хватает их пенсионной получки
Так по-моде одеться и раздеться?

Или иметь такие маникюры,
А то и прокатиться - не ближе
По местам мировой культуры,
Чем по Питеру или Парижу?

Откуда, собственно, столько энергий
У этих проводниц от чарльстона к рэпу?
И как, должно быть, у мужей их нервы
Натянуты крепко.

Где их мужья вообще? Где эти перезревшие панки,
Которые б только и могли со старушками сладить?
Где они? И парочками, лет под семьдесят лесбиянки
Все плотнее в туризме, как на военном параде.

Хотя, им и в одиночку - заебись!
И возникает ощущение (которому лучше не верьте!),
Что там, в Заоблачных, Некто вызывает на бис
Старушек к жизни сразу после их смерти.

И они возвращаются: кто в свои Гоморры, кто в Содом,
Лишь бы у счастливой нации также «ехала крыша»,
Но в барах заказывают так громко Martini со льдом,
Будто Раскольников уже поглаживает топорище.

НЬЮ-ЙОРКСКИЙ РЭП (АКЫНСТВО)

Красоты необъяснимой я сижу в 4:10 у метро "Рокфеллер Центр" и мечтательно гляжу:
Ровно тротуар уложен исключительным асфальтом что доходит до бордюра - это очень хорошо!
Здание стоит напротив назову его Skyscraper слово к зданию подходит сам не знаю почему...
Вот автобус проезжает мимо здания напротив и по темному асфальту смело едет на West Side.

OX!
В том автобусе должно быть едет и моя зазноба только как с ней познакомлюсь если я вот здесь сижу?
В том автобусе водитель мы могли бы подружиться только как ему стать другом если я вот здесь сижу?
В том автобусе поездка стоит более чем доллар чтоб доехать до West Side с другом и зазнобою.
Я плевал на них обоих на фига такая дружба и любовь зачем такая?! Лучше буду здесь сидеть.

ОХ!
Вон стоит на тротуаре пара и вовсю целуясь обнимаются друг с другом им давно на всех плевать!
Из газетного киоска мрачно пару наблюдает продавец газет нью-йоркских озабоченный араб -
Сам себя он представляет в строгих правил Халифате сексуально обнаженным и с блондинкою в руке.
Тут хасид к нему подходит (будто нет других киосков!): у него на майке надпись "Enjoy Тоrа" и звезда.

ОХ!
Стайкой школьницы проходят попивая Orange Juices и как пьяная охрана рядом школьники идут:
Их приспущены штанишки по последним пискам моды и ширинки рьяно трутся где-то в области колен.
Вон стоит у перекрестка в ожидании сигнала taxi-cab и с ним водитель – откровеннейший индус:
Он десятый час отъездил а всего двенадцать в смене и в глазах индусских школьник словно Шива шестирук.

OX!
Там где здание напротив голубой фонтан играет и струи его по небу ввысь взобраться норовят!
Мне сказать здесь абсолютно нечего ну разве только: так и наша жизнь восходит и уходит в никуда.
А на роликах проехал мастерски владея телом некто с ранцем за спиною также скрывшись
в никуда...
Только пара полицейских все стоит на прежнем месте безусловно указуя где порядок есть
всегда.

ОХ!
А над ними в звездном небе в безвоздушнейшем пространстве пролетая над Нью-Йорком сверху смотрит космонавт–
Видит школьниц и араба видит весь Рокфеллер Центр и масштаб архитектуры потрясает ум его!
И взглянувши на соседа с виду тоже космонавта вдруг он репликой невольной на весь Космос зазвучит:
"Эх, сидеть бы нам, Петрович, у метро "Рокфеллер Центр", и не свысока смотреть бы, а приятно изнутри"

ОХ!
А его напарник пылкий тут же телескоп хватает а затем вслух произносит:"Там один уже сидит!
Изнутри на все он смотрит, прозревая суть пространства, и ему нет, вроде б, дела до космических высот."
Но лишь я во всей Вселенной знаю что идет беседа космонавтов не о ком-то а бесспорно обо мне -
Потому как в самом деле я сижу в 4:10 у метро "Рокфеллер Центр" и мечтательно гляжу...

ГОРОДСКОЙ ГЕКЗАМЕТР

О, что ты светишь, Светило, нью-йоркцев поднявши
в утро воскресное, в утро туманное рано!
Спят еще парни в Сиэтле и спят в Сан-Франциско,
даже в Айдахо, с картошкой в обнимку, сны видят айдахцы –
племя мужей неразумных и жен их сварливых!

Что же ты нам не даешь спать в нью-йоркском районе,
пяля лучи сквозь и жалюзи, и занавески,
зайчиком солнечным от небоскребов играя,
будто бы нет у тебя в уолл-стритском квартале
дел никаких? Будто бы ты и не Босс, не Светило?

Ночь пролетела в Midtown(e), в общем, спокойно:
было всего три пожара да пять наводнений,
и не успел сорок первый нью-йоржец скончаться,
тут же под утро откинулся бруклинский житель –
в госпиталь Jewish свезен был, но умер в дороге.

Хоть мы стоим на пороге великих свершений!
Ибо наш муж государственный, наш Совершенный
смело десницу поднял на преступность в Нью-Йорке –
и ночь от ночи жить в полисе все безопасней,
жить нам становится легче и все веселее.

Ты же единственно наш беспокоишь, Светило:
вечером пьем мы амброзию и, воскурив фимиамы,
ночь без прелюбодеяний проводим в спокойствии чинном;
только под утро уснем - тут как тут ты на небе,
лезешь нахально в окно, оборвав сон нектарный.

Да и, к тому же, в воскресное раннее утро!
Сразу везде, как известный напиток «Бадвайзер»,
ты так бестактно, что спрятаться жителям негде;
славные граждане путают греческий с древнеанглийским
и призывают великого Бога Морфея!

Бруклинцы, бронкцы, квинчане и островитяне
просят защиты у избранных, у посвященных,
но не встает выйти против Светила наш воин,
наш Джулиани, наш мудрый, наш первый из первых:
на Спартакиаду на long weekend безрассудно уехал.

О, неразумна? О, беззастенчиво злая Фемида!
Нечто вставать нам в такую вот рань безымянно,
ибо в Нью-Йорке ни славы, ни слова, ни пива
не заслужитъ до полудня в сей день - в воскресенье:
так повелось еще с давних голландских
времен губернатора Питера Стайвесанта.

ДЕВЯТЬ ОСОБЫХ НЬЮ-ЙОРКСКИХ ПРИМЕТ

1. Если ваша машина заглохла:
а. в районе 60-х улиц на Ист-Сайде - это к серьезным денежным тратам;
б. в районе Южного Бронкса - это к серьезным изменениям в вашей судьбе;

2. Если при входе в Централ Парк негр отдыхает:
а. ногами в сторону статуи Колумба - это к проливному дождю;
б. кепкой в сторону статуи Колумба - это к покупке кепки;

3. Если на ваш безобидный вопрос прохожие:
а. отвечают по-английски - это к мелким неприятностям;
б. никак не отвечают - это к изучению основ английской грамматики;

4. Если идущий вам навстречу:
а. держит бумажный стаканчик и в нем что-то позвякивает - это к приобретению недвижимости;
б. держит бумажный стаканчик так, будто бы в нем кофе - бросьте в стаканчик пару центов на всякий случай, от сглаза;

5. Если встреченный негр говорит вам: brother - это к существенным изменениям в вашей семье;

6. Если во время прогулки по Бруклинскому району Краун Хайтс:
а. вы встретили огромную толпу хасидов - это к ежегодному еврейскому параду;
б. вы встретили огромную толпу негров - это к месячнику негритянской культуры;

7. Если поезд подошел к платформе метро:
а. едва вы на ней появились - это к лотерейному выигрышу в нью-йоркском лотто в 10 млн. долларов ;
б. через полчаса после того, как вы появились - это к забавным приключениям;

8. Если всю ночь у вас под окном:
а. вслед за полицейской машиной проезжает машина Скорой помощи, за ней пожарные, опять полицейские и т.д. - это к спокойной старости;
б. орет магнитофон, а соседи танцуют и очень громко разговаривают - это к знакомству с самобытными традициями доминиканского народа;

9. Если на улице незнакомая вам женщина:
а. предлагает свои мелкие услуги за 20 долларов - это к росту инфляции в стране;
б. предлагает вам 20 долларов - это к посещению психиатра.

АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
(краткий путеводитель для русскоговорящего читателя)

Уитмен – это Пушкин сегодня
Эмерсон – это Лермонтов наших дней
По – это Пушкин тех дней, Лермонтов наших
Купер – это Пушкин и Лермонтов сегодня
Лонгфелло – это Лермонтов вчера
Дикинсон Эмили – это Наталья Гончарова сегодня
Фицджеральд – это пол-Пушкина сегодня
Фолкнер – это Лермонтов позавчера
Стейнбек и Фрост –  это за одного Пушкина сегодня
Хемингуэй - это за два небитых Лермонтова
Сэлинджер - это Наталья Гончарова вчера
Миллер - это Лермонтов сегодня
Доктороу – это Лермонтов сегодня
Беллоу – это Пушкин сегодня, а завтра Лермонтов
Набоков – это Пушкин всегда
Мейлер – это Фадеев сегодня
Азимов – это молодая гвардия вчера
Дос Пассос -  это Пушкин наших дней
Керуак - это Пушкин и Лермонтов вчера
Гинзберг и Берроуз - это по пол-Лермонтова сегодня
Апдайк, Воннегут, Твен, О’Генри - это Пушкин
Элиот, Оден, Биpc - это Лермонтов вчера
Лондон - это Джек, как Питерсбург - это Пушкин
Вашингтон - это Ирвинг, как Лермонтов - вечно сегодня
Олби, Льюис, Драйзер, Бичер-Стоу - это Лермонтов
О’Нил, Нэш, Гришэм - это Пушкин
Том и Томас Вулф - это Пушкин сегодня
Хэлприн - это Наталья Гончарова всегда
Дениэл Стилл - это Наталья Гончарова сегодня
Стивен Кинг - это Лермонтов всегда и Пушкин везде и во всем

АМЕРИКАНСКИЕ КОМПОЗИТОРЫ
(краткий указатель для русскоговорящего меломана)

Бернстайн - это Чайковский сегодня
Гершвин - это Чайковский всегда
Эллингтон - это Чайковский
Уэйтс - это Чайковский всегда и сегодня
Колтрейн - это Чайковский есть
Вебер - это Чайковский был
Джим Моррисон - это Чайковский будет
Саймон и Гарфункель - это Чайковский в детстве
Филипп Гласс - это вальс Грибоедова в исполнении Чайковского
Лори Андерсен - это Чайковский был, есть и будет
Мингус - это Чайковский всегда
Вега - это не Чайковский
Майлз Дэвис - это рано ушедший Чайковский
Рэй Чарлз - это Чайковский всегда живой
Пресли - это Чайковский, Грибоедов и Пахмутова всегда живые
Сан Ра - это Чайковский сегодня
Зорн - это Чайковский в обеденный перерыв
Райскин - это Чайковский вечно живой
Шарп, Кора, Беннет, Дрессер - это Чайковский
Хендрикс, Фэрри, Заппа - это Чайковский минус Грибоедов
Йоко Оно - это Чайковский минус две с половиной Пахмутовых
Бэйси, Колмэн, Монк, Петерсон - это Чайковский
Армстронг - это Чайковский сегодня

МЕДИТАТИВНЫЙ ЗАЦИКЛ

*
тут хроматические годы
звучали в бронхах облаков
и пролетал Бетховен-птица
в ночь неподвижной стаи

здесь мамина ладонь
и губы той первой ночи
когда была другая

мамин оттиск

лежала рядом молодая мама
и первый сын ее
губами гладил грудь движений веки
стон наслажденьем обнимал

и нервы обесточены до боли

кричала мама выгибаясь: мама
стонала-ма раскрылись руки-ма

я-крик из судорог взошел
и падал в самое себя
и было теплое течение свободы

так я родился
каждый раз

*
тут детство в мгле ручных часов
колесики пружиномеханизма
подогнаны друг к другу волшебством
неслышным праздником в трубе калейдоскопа

мельк много-имени-двора
дуга взлетающих качелей
дно тает в небе
доставая затылки темных тополей

застывший в свисте соловей-разбойник
и кучевые облака
зовут немедленно обедать

так хочется еще хоть раз
конечно же последний
расправить крыльями велосипеда
тугой после-дождя-песок

коленками асфальт обжечь

а Время: таки-таки-так
и мамин голос-солнце

*
тут выплакан грибами
сентябрь перелетной птицы
и слезы пятятся опят
по корневой щеке

срезав себя над Землей
прорастает в воздухе гриб-птица
вертит стеклянный шарик
когтями-крыльями небо сдавив

тает в воздухе
себя отсекает от взгляда

внутри росы стынет

горячая птица в надкусанном зрачке
неподложного гриба

*
тут сны улыбок
и мосты прогнули спины
над тоннами молочных рек

зрачок в веер-усах зеленкой вскрыт

и отражение-уходит-рыба
за матовый туман
на дно куста в колючие глубины
чтоб выйти охрой
ветошью-листами мой лес накрыть
собрать дыханием мое кривое поле

и из магнитной немоты
вслед полнолунью развести
ресницы-половинки над рекой

рукой кота-девицы

*
тут вся полна
рекой и сновидений
как глаз представит
лето на полях
и руки белым сном
накроют Землю
а волосы весною упадут

тот кто придумал первую синицу
и отражение реки
и глубину песка

тот кто любил
и плакал в снах полета
в сне лета - и летал

он ведал сам
и плакать и лететь
не для тебя
о тебе

*
тут хрупко
осторожно
постепенно

и шорох крика Ах

Аах измятой простыни
со вздохом вольных тел

смех дикарей
на хриплом выдохе

вдоль атласа спины
забытый бег ослабевающих
ладоней

Ийя распахнутой гортанью
когда два тела - Вечный Плен

в дыханье алого вулкана

заглатываемых звезд
согласные паузы попеременно

*
тут полые
и пузырьки планет
покрылся Ий холодным звуком

стареющими детскими глазами
он плачет над сорвавшейся звездой
предсказывая ночь-полет

слеп оторвавшийся исход
раскачивает тело поколений

высекает тысячемигий лик
разорванный на жизни

*
тут расстояния размыты
и неподвижны тонкие фигуры

вхожу в Отца
как в дерево матрешки
Отец проходит в Деда

где от плеча
тянется след руки
к вишням ближайшего сада

*
тут беспробудны повороты
и постоянны чудеса

неузнаваем здесь я сам
и узнаваем сам собою
в прозрачных отражениях на дне

когда в хрусталике песка
вода твердеет зеркалом глазницы

когда скачу я босиком
по загорелым лужам

в нынешнюю старость

*
тут тело Звука невозможно
на тусклых гранях
молчанье-хруст и шелест-языка

слог провис

заходит одиноко бормотанье

все выше и выше и выше
заходят одиноко
в безмолвие
то путанник-сердце

то роза-язык
и блики-глаза

*
тут павшей осени
осипшие листы
в слюде промокшего асфальта

на проводами вскрытом небе
струны древней арфы
великого виртуоза Дождинини

время-бег по нервной системе Глобуса
остановка

Яр-осень кружок вырезает
из красного неба
и миг застывает на белой звезде

в нить взгляда вовнутрь
на холодных веках

*
тут день карусели
где лица-роса
разбрызганы вдребезги по тротуару

по лестнице воздуха
взобралась птица
к серебряно-старым

глазами дождя выплакан снег
выпал смерть

*
тут кто-то проходил
и что-то верил

и кто-то верен

а на Земле роса
лес-зелен-и-трава-полынь

следы уставшего рассвета кочевать
и грани острые полей
внутри клубка перекати-поля

в нём кто-то говорит

нем что-то говорит

устал прошедший объяснять

молчания

ЧЕТЫРЕ ВРЕМЕНИ ГРИШИ

Весна

Давно я не бывал в Париже!
Опять весна - и мокнет снег,
с сосулек каплет мелкий смех
на темечко идущим Гришам.

Дом наблюдает из сугроба
не виден, как удар "под дых",
но Гриши зорко смотрят в оба,
подобно крабам из воды.

Интересует их рост почек,
попозже - камерный листочек,
зеленый, как экспресс на Гать:

их много, не пересчитать!
Но под плащом у Гриш, сверх прочих,
реестр, булка и печать.

Лето

Давно я не бывал в Париже!
Трещит июльский сухостой
и лучик огненной пилой
по темечку идущим Гришам.

Дом утонул в топленом зное
не виден, как ночной таран,
но Гриши стойко ходят строем,
смуглей, чем в ванной таракан.

Интересует их крик птицы,
арбузы, пиво и пшеница,
литая, как"до нас"кровать:

но Гришам недосуг поспать –
под майками у них хранится
реестр, булка и печать.

Осень

Давно я не бывал в Париже!
По желтым скверам жгут мосты
и ветер высыпал листы
на темечко идущим Гришам.

Дом, обаддевший от простуды,
не виден, как в упор - микроб,
но Гриши в лужах, словно Будды
не отражаясь, морщат лоб.

Интересует их голь веток
и плавный выключатель света,
бесшумный, как умерших рать:

за этим след пронаблюдать!
И Гришам сладостней конфеты
реестр, булка и печать.

Зима

Хотя бы и куда поближе!
От белого темно в глазах
и снег, как спелая слеза,
по темечку бредущим Гришам.

Дом надоел, опух со скуки,
не виден, как второе "я":
в день абсолютного нуля
у Гриш немного стынут руки.

Интересует их взмах вьюги
и все обличья Кали-юги,
цикличной, как на срез рулет.

Проходят мимо сотни лет,
но Гришам верно служат други:
святая тройка - и сонет.

БРАЙТОН БИЧ. ПЛЯЖ

Простая картина,
Но в ней никуда,
Как видно, не деться:
На пляже мужчина
В роскошных годах
Желает раздеться.

Он мил, симпатичен,
Он прямо сейчас
Готов окунуться,
Но ради приличья
Пред сотнею глаз
Он должен разуться.

Он должен раздеться,
Снять майку, часы,
Штаны непременно...
И вот, наконец-то,
На нем лишь трусы
Почти по колено.

Сатин, черный колор –
К лицу, да и в стиль,
Вид, в общем-то, дачный;
И чайки у мола,
И утренний штиль
Как-будто к удаче.

Ах! Верным движеньем
Трусы заменить
Мужчина согласен:
В ногах напряженье
И не оценить,
Как всем он прекрасен.

Все так же приличен,
Милей во сто крат,
Он полон смекалки,
Ведь рядом нет нычек
И мечется взгляд,
Ища раздевалки.

Всяк поиск бессмыслен
И в плавки никак,
Увы, не одеться!
Колышутся мышцы –
И вот на руках
Лежит полотенце.

Идея простая!
Здесь мысленный путь
Достиг совершенства:
Должно быть, хватает,
Чтоб торс обернуть,
Витка полотенца.

Его он, как ширму,
Берет в оборот
И держит рукою –
Азартнее Шивы,
Руками снует
Одной за другою.

Вот нечто мелькнуло.
Густые власы.
Вот ноги скрестились.
Вот третья нырнула
Рука - и трусы
В песок опустились.

Нетрудно увидеть,
Как под бахромой
Волнуется тело –
Мужчина, как викинг,
Как вечно живой,
Как в мраморе, белый.

Он плавки хватает
Вовнутрь, в жар и в пыл,
Где быть им как дома –
И пляж наблюдает,
Как славно покрыл
Он тканью объемы.

И пляж, что охотник,
Прощально вздохнув,
Глядит на добычу:
Мужчина подходит
К волне и ко дну
Ныряет по-птичьи.

Чтоб там, в бездорожье,
Сквозь мелкий привет
Мальков Рыбы Палтус,
Поплыть осторожно.
И плавки под цвет
Хвоста у русалки.

РУССКИЕ В НЬЮ-ЙОРКЕ

Инна Иосифовна Кац.
Давид Михайлович Гальперин.
Семен Владимирович Сац.
Наум Иосифович Перельман.

Софья Натановна Каплун.
Рита Самойловна Рецептер.
Абрам Семенович Каплан.
Рахиль Исааковна Спектор.

Григорий Маркович Кругляк.
Борис Степанович Аронов.
Марк Леонидович Рыбак.
Любовь Давидовна Аронофф.

Вадим Зиновьевич Рудой.
Лариса Львовна Зинник-Мархель.
Сифа Абрамовна Седов.
Дина Валериевна Маркиш.

Наталья Викторовна Шварц.
Глеб Константинович Кацюба.
Аркадий Викторович Швец.
Луиза Соломоновна Дзюба.

Ирина Вольфовна Светлоф.
Роман Петрович Плетенецкий.
Захарий Игоревич Блох.
Майк Даниилович Теплицки.

Джордж Леонидович Сегал.
Марла Наумовна Синичкин.
Джекки Арнольдовна Шагал.
Шарлотта Борисовна Чепелюха.

ОСЯЗАЕМОСТЬ

Жара осязаема. Несносен июль,
Как поэт, поехавший на одной теме:
Пространство Манхэттена - это всюду Юг,
А время, которого нет - это Север.

Нью-Йорк - край термометров: небоскреб,
С утра состязаясь со столбиком ртути,
Все выше и уже. Но опуститься чтоб,
Им не хватает ночи. По сути

Июльская ночь, начинаясь с зари,
Так тянется долго к вечернему часу,
Что час в ней потом, как за два, как за риск
Последствию перед причиной начаться.

По сути в ускоренном ритме черты
Дробятся. И тьму осязаешь возле
Собственного тела, как его плавники, хвосты,
Жабры, язык, влагу, влажный воздух.

И это Лето, в нем Манхэттен, в нем Ночь, в ней Постель,
В ней Сон - немее горсти в намокшей перчатке,
И в нем невозможность заснуть - уже с тем,

Чтоб сну не кончаться.

ХОЛЛУИНОВКА

Halloween – праздник нечистой силы в странах Запада. После того, как стихотворение было написано, автор понял, что описал состояние «белой горячки» в странах Востока.

Кто бы мне сказал – я не поверил:
Ночью, в ресторане, в Холлуин
Гости разошлись, закрыли двери,
Но по пьяни все так обалдели,
Что остался под столом один.

Он проснулся и в ночи кромешной
Кто-то близко у стола стоял
Жутко-подозрительный, конечно,
Чем-то походила его внешность
На районный на автовокзал.

Мигом желтый свет оплавил стены,
Шторы задрожали, из углов
Выползали черт те кто и тени
Бегали повсюду как хотели,
Дом же ехал крышей будь здоров!

Ведьма вышла строго в центр зала
И корявым пальцем тыча вверх,
Что-то неприличное сказала,
Так что сразу стало места мало
И икнул от страха человек.

Зомби и скелеты по проходам
За вампиром бегали гурьбой –
Был октябрь, крутое время года,
И под это дело два урода
Третьего мутузили ногой.

А потом вся нечисть заплясала –
Он на то и ресторанный быт –
Было этой пляске места мало,
И от жути сипло закричал он,
Тот, кто в ресторане был забыт.

«О, Лэндлорд! - вспорхнули привиденья,
Бросившись в смущеньи по углам, -
Мы здесь собрались для наслажденья,
Холлуин нам вроде дня рожденья!
Как же этот «гусь» заехал к нам?!»

«Паркинг!» - завопила по-английски
Ведьма, чей экспириенс – лет сто.
«Таксы! И секьюрити! И виски!» –
Поддержали ей по духу близкие
Всякие другие черт те кто.

«Мы не можем этот страх офордать!» –
Вурдалаки плакали во тьме,
А совсем похожее на черта
Нечто с козьей и кровавой мордой
Блеяло в истерике: «Мэ-э!»

Это был какой-то смертный ужас!
Если бы не проорал петух,
Человек достался б им на ужин,
Потому что был уже разбужен
И оплыл от страха, и распух.

Но луна ушла с ночного неба,
Нечисть испарилась в прах и пыль…
Хорошо, что я там с вами не был –
Вывод прост: желая зрелищ с хлебом,
Прежде надо выучиться пить.

Веря в то, что это НЕ произойдет! Часть 1.
Плач по русско-американскому радио и
телевидению RTN-WMNB

Унылая пора – разлука предстоит!
Очей очарованье в Лету канет:
Ни русский дух, ни иммигрант-аид
Не явятся теперь к нам на экране.

Не вспыхнет голубой телеэкран,
Программой «Время» намекая вкратце,
Что больше пролетарии всех стран,
Так, видимо, и не соединятся.

Как жить без вас, Зюганов и Лужков,
Собчак, Гайдар и Танечка Дьяченко,
Явлинский, Березовский и Рыжков,
И не к столу будь сказано – Доренко.

А как нам без Лимонова прожить,
Без Лебедя, без Думы с Макашовым,
Без Путина! Да что это за жизнь
Без Кучмы, без любви, без Примакова!

А слово, что во все концы несет
Борис, свет, Николаич произвольно –
Что с нами без него произойдет!
Подумать страшно, а не думать – больно.

Как исключить из будней НДР,
Как пропустить все хохмы с Жириновским?!
Ответ не даст на это пионер,
Не даст вожатый вместе с Кашпировским.

И не окажут помощь нам свою –
Ладонь Кремля не пожимать нам больше…
Теперь на всякое: «How are you?»,
Мы будем отвечать: «Дела? Как в Польше!»

Погас! Да, светоч разума погас!
Как штепсель не вставляй с утра в розетку,
Пустым пятном теперь глядят на нас
Те, с кем бы с радостью пошли в разведку.

И не поможет уксусный компресс:
Остались с Клинтоном, с парковками и рентом,
С иншуриенсом, с таксами и без
Надежд на сохранение акцента.

Теперь по супермаркетам гулять
Нам с думою, что жизнь пройдет напрасно,
И мысленно с тоскою повторять:
«Вернись, мгновенье, как же ты прекрасно!»

Не веря в то, что это произойдет! Часть 2.
Плач по русско-американскому радио и телевидению RTN-WMNB
Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.
Уснули стены, пол, постель, картины,
Уснули стол, ковры, засовы, крюк,
весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы,
Хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда…
             И.Бродский, Большая элегия Джону Донну

Наступят лучшие, я верю, времена,
Пусть завтра, послезавтра, но наступят.
Пока же впишем эти имена
В скрижали, в рифмы, в строки Кама-сутры.

Они вели программы на ТВ
И русской речью в меру ублажали
Не получая, в общем-то, лавэ
Каких американцы б получали.

Мы им грубили, посылали на…
И не жалели своего здоровья,
Чтоб услыхала целая страна,
Как мы весь день активно жаждем крови.

Они входили в радиоэфир,
Но инициатива вышла боком:
Мы, иммигранты, всей душой за мир,
Но лучше б эту душу зря не трогать.

Мы ничего, поверьте, не простим,
И попусту, простите, мы не тронем:
У нас весь день с запасного пути
Отходит бронепоезд в Капитолий.

Ведь мы чуть что – и не остановить!
За Родину, за партию, за веру!
Хотя в эфир не стоило б грубить –
Они на нас обиделись, наверно.

Они теперь, глядишь, совсем уйдут
И не окажет больше чудо-мицву,
Надеясь, что виновников найдут,
Наш Ниро Вульф - ведущий Менджерицкий.

Ростов с Мариной Левинсон уйдут,
И Полетаев, и устав бороться
Уйдет Надеин, и на пять минут
Уйдет сам Львов – и больше не вернется.

Уйдут Гальперин, Эмма, Лана Глаз,
Бузукашвили, Львов, Илья Катаев,
Уйдут Рабинер, Гуткин, в тот же час
Явно уйдет. Кого-то не хватает?

Уйдут Хмельницкая, Гусаров, Мулерман,
Генис, Граковский, Горовец и Лахман,
И Маша с Мишей, и уйдет титан
Наврозов и, конечно, Рахлин.

Все операторы, смахнув слезу, уйдут.
И менеджеры, в скверном настроеньи,
Пыль со столов смахнув, враз подадут
На unemployment сотни заявлений.
………………………………………….

А в этом я уйду куплете,
Желая из последних сил,
Чтоб и Державин нас заметил,
И Ширвиндт нас благословил.

РОШ АШАНА - 5760

По авеню идет мужчина.
Он автономно одинок,
В его груди бушуют вина,
А также пиво и «Смирнов».

В его груди давно котлета,
Как малохольная парит,
Но мы, понятно, не об этом…
Мужчина наш – он не Парис,

Не Аполлон, не Гегель с Кантом,
Умом не то, чтоб Лев Толстой.
Такой не бросится под танки,
Такой стоит под знаком «Стоп».

В том-то и дело, что обычный
Идет мужчина в цвете лет –
Не очень-то фотогеничный,
Не застрахованный от бед.

Он всей душой на Рош Ашану
Откликнулся, но перебрал.
Он всем желал побольше «фана»
И много «нахеса» желал.

А что теперь? Один гуляет
Он без руля и без ветрил,
И ветер чуб его роняет,
И Новый год ему не мил.

Прости его, великий Боже!
Должно быть, он на Йом Кипур
Не смеет повторить того же,
Смешав «Смирнова» и «Кокур».

Сейчас, когда он безголосен,
Ты на него не наседай:
Наступит срок и он попросит,
А ты ему, что просит – дай.

Только ни слова по-английски,
Он по-английски не поймет,
Покуда не дошел до виски...
Наступит время – он дойдет.

ПОЭТ

Созвучны музыке стихий
мои стихи, хи-хи, хи-хи.

Нередко слышу в этой музыке
зов Муз и частый кашель "КХЕ".

Все потому,что мне равны

аккордов важные чины.

ТОВАРИЩУ БИЛЛУ КЛИНТОНУ, ПРЕЗИДЕНТУ И ЧЕЛОВЕКУ
Письмо

Добрый день, товарищ Клинтон,
Белому мир дому твоему!
Пишем от руки, поскольку принтер
помешал бы нашему письму.

Обрати внимание на почерк
(как рука панически дрожит),
на слезу, что ровно между строчек
выпала, подсохла и лежит.

Мы тут все, соседи по подъезду,
не литературный, чай, салон –
есть у нас дела и пополезней,
но сидим и пишем в Вашингтон.

Да и у тебя есть по-английски
и погосударственней дела:
не при людях сказано, Левински
тоже ведь не всякому б дала.

Дорогой! Не тратя время даром,
вкратце нашу просьбу сообщим:
чтобы все решилось без скандала,
русское ТВ ты защити.

Ты пойми: нам в фарренгейтах, в футах
больше получаса не прожить!
С вашими хот-догами, с си фудом
Это ж катастрофа, а не жизнь.

Есть у нас другие интересы
и поверь, не ведает сам Бог:
ничего нет лучше русской прессы
и телепрограммы «Городок».

Лучше мексиканских сериалов
не представить, и как ни пляши,
мирно и спокойнее нам стало
со «Спокойной ночи, малыши!»

Да, пусть мы не ангелы, не эльфы,
пусть буржуя били мы и бьем,
но встречались, помнится, на Эльбе
в том далеком, трудном, боевом.

Вместе что-то в космос запускали,
на «Титаник» плавали гурьбой…
Мы, товарищ Клинтон, намекаем,
чтобы ты легко, не со злобой

часть из федерального бюджета
отдал бы в поддержку и т.п.
Поблагодарят тебя за это
наш подъезд и русское ТВ.

Это очень просто – сделать сказку
былью, но не лезть чтоб на рожон,
мы хотим напомнить про Аляску –
есть за вами небольшой должок.

Не сочти написанное бредом,
Ты Америки хозяин всей!
Бьет челом тебе Трезубкис Фрида.
И еще сто десять подписей.

ТОВАРИЩУ БИЛЛУ КЛИНТОНУ, ПРЕЗИДЕНТУ И ЧЕЛОВЕКУ
Коллективное письмо от подписчиков WMNB

Добрый день, товарищ Клинтон,
Белому мир дому твоему!
Пишем от руки, поскольку принтер
помешал бы нашему письму.

Обрати внимание на почерк
(как рука панически дрожит),
на слезу, что ровно между строчек
выпала, подсохла и лежит.

Мы тут все, соседи по подъезду,
не литературный, чай, салон –
есть у нас дела и пополезней,
но сидим и пишем в Вашингтон.

Да и у тебя есть по-английски
и погосударственней дела:
не при людях сказано, Левински
тоже ведь не всякому б дала.

Дорогой! Не тратя время даром,
вкратце нашу просьбу сообщим:
чтобы все решилось без скандала,
русское ТВ ты защити.

Ты пойми: нам в фарренгейтах, в футах
больше получаса не прожить!
С вашими хот-догами, с фаст-фудом
Это ж катастрофа, а не жизнь.

Есть у нас другие интересы
и поверь, не ведает сам Бог:
ничего нет лучше русской прессы
и телепрограммы «Городок».

Лучше мексиканских сериалов
не представить, и как ни пляши,
мирно и спокойнее нам стало
со «Спокойной ночи, малыши!»

Да, пусть мы не ангелы, не эльфы,
пусть буржуя били мы и бьем,
но встречались, помнится, на Эльбе
в том далеком, трудном, боевом.

Вместе что-то в космос запускали,
на «Титаник» плавали гурьбой…
Мы, товарищ Клинтон, намекаем,
чтобы ты легко, не со злобой

часть из федерального бюджета
отдал бы в поддержку, и т.п.
Поблагодарят тебя за это
наш подъезд и русское ТВ.

Это очень просто – сделать сказку
былью, но не лезть чтоб на рожон,
мы хотим напомнить про Аляску –
есть за вами небольшой должок.

Не сочти написанное бредом,
Ты Америки хозяин всей!
Бьет челом тебе Трезубкис Фрида.

И еще сто десять подписей.